Гости "Читального зала"

- Формально я пенсионер. Но мне очень не хочется быть пенсионером фактически. Сидеть, я не знаю, что делать тогда. Мне скучно просто. Поэтому, пока двигаются руки, ноги и что-то, может быть, шевелится в голове, хочу продолжать чего-нибудь.

- А вообще мне не нравится, конечно, вообще попытки установить контроль над прессой, над поведением людей, над выборами контроль уже довольно сильный установлен. Власть выбирает саму себя. Она выбирает тех, кого она сама хочет. А поскольку она хочет сама себя с некоторыми отклонениями. Все партии, которые влияют, определяют ход выборов, между собой договорились. И я просто не хочу участвовать в этих церемониальных действиях. Пусть они себя назначат на всю жизнь. И зачем тратить деньги и ходить к разным людям беспокоится по этому поводу. Но при этом я должен сказать, что, конечно, я критикую власть, но я не анархист и думаю, что власть вообще-то нужна. Она нужна, но ее всегда нужно критиковать и нужно всегда быть бдительным по отношению к ней. Любая власть всегда пытается превысить свои полномочия и захватить большую площадь, а в России тем более. Везде – здесь и где-то в Америке – люди у власти хотят больше, чем им дано по закону. А в России тем более. Надо всегда быть на стороже. Надо власть всегда хватать за руку и критиковать.

- Вы знаете, как ни странно, совмещается плохо. Я то думал, что как по Маяковскому, надо как-то приспособиться, как тот крестьянин: землю попашет – попишет стихи. Я думал, что, скажем так, с утра я буде писать тексты, а вечером буду писать картины, или наоборот. А увидел, что не совмещается. У меня просто, какое-то время, на меня что-то нашло, я совсем бросил писать. Я три года – у меня единственный был перерыв в жизни (потому что бывает, конечно, день- два, а так чтобы долгий перерыв – один был, с тех пор, как я начал писать) – три года практически ничего не писал. Ну, там откликался на что-то какими-то заметками, не считая отдельных писем. Сейчас я пытаюсь совместить, но тоже как-то, тоже волнами. Неделю живописью занимаюсь, не точно, у меня нет расписания, просто по желанию, сколько-то дней литературой. Не знаю, как-то совмещаю.

- Я несколько раз об этом думал. И сейчас я об одной книге думаю плотнее, и даже пытаюсь, но очень боюсь. Вы знаете, это очень трудно. Я когда в детстве, когда я был очень большим книгочеем, я очень любил книги, я терпеть не мог рисунков – никаких – в книге, потому что ни мне всегда мешали. Мне художник навязывал свое видение героя, а у меня в воображении был как-то другой. Так и когда я пытаюсь нарисовать своего героя – собственного, выдуманного мной – он у меня получается не такой, какой он у меня в воображении. Поэтому я боюсь. Я сейчас совершаю такую попытку, но может быть, я ее оставлю.

- А я делю просто, по обстоятельствам. Вот у меня какие-то дела важные, я считаю, в России – я еду в Россию. У меня так бывает, я приезжаю в Москву – меня спрашивают: Вы надолго приехали? Я возвращаюсь в Мюнхен, меня опять спрашивают: Вы надолго приехали? Я никогда не знаю. Я приезжаю и просто живу там так же, как и здесь. Сейчас у меня главные дела здесь, поскольку у меня вышла в переводе на немецкий язык моя книга «Монументальная пропаганда», а поскольку издательство хочет, чтобы я здесь с этой книгой где-то выступил перед публикой в связи с ее появлением, мне предстоит серия каких-то встреч, чтений. Сейчас для меня это более важное дело, чем то, что у меня в России, поэтому я сейчас здесь.

- Указаний не даю. Она не прислушивается. Она пишет совершенно не похоже на меня. И я должен признаться, она читает меня в основном в переводе. Потому что она владеет немецким языком гораздо лучше, чем русским. И она пишет что-то свое. Она уже две книги написала. Я не только не ревную, больше того, я вообще бы хотел, чтобы мои дети превзошли меня во всех отношениях. Я помню, я пришел – когда вышла ее первая книга, она с большим успехом распродавалась в книжных магазинах и еще появилась положительная статья в журнале «Шпигель» – я пришел в магазин в Мюнхене и там мои книги стояли на полках вертикально, а ее книга была разложена. Это случается, когда магазин предлагает достойную внимания новинку. Поэтому ее книгу на моих глазах люди подходили и покупали, покупали, покупали. А моя так и стояла, и при мне никто не купил ни одного экземпляра. Я был безумно рад. Я был бы огорчен, если бы было наоборот.

- Меня это, во всяком случае, не увлекает, и я стараюсь быть терпимым, но я вообще-то считаю, что писатель имеет право писать что хочет. Есть читатели очень требовательные, говорят, что так писать нельзя, надо запретить, надо обрубить ему руки, посадить его в тюрьму. Я против любых наказаний. Наказания для писателя есть одно – когда его не читают если он не вызывает интереса. Ну, эти пост-модернисты вызывают интерес у какой-то публики, и пусть она их и читает. Мне это не нравится. Дело в том, что в искусстве есть законы какой-то логики. Есть писатели, которые мне, казалось бы, чужды – ну, например, Хармс или, допустим, Ионеско. Они мне чужды, но когда я вижу логику развития, я тогда увлекаюсь, как читатель увлекаюсь. Но многие люди после Ионеско, Беккета или Хармса и так далее – они решили, что вообще можно писать, как попало, не подчиняясь никаким законам, никакой логике, и выдают свое неумение за особое умение. Часто за этим скрывается просто беспомощность, за такой якобы раскованностью.

- Главлит – это учреждение, целиком подчинявшееся с одной стороны идеологическим структурам партии, а с другой КГБ. Поэтому – это родственные учреждения. Ничего не делалось им самим. Все это делалось по указке сверху. Они строго держали нос по ветру. Учитывая политическую ситуацию, идеологическую ситуацию, последние веяния в области идеологии они тотчас же принимали меры по своему ведомству. Связаны они были, прежде всего, с уничтожением книг, запрещением публикаций. Мы не знаем числа загубленных, уничтоженных рукописей. Но есть данные, что масса книг было уничтожено после их выхода в свет с разрешения самого Главлита. По моим подсчетам – до 100 000 наименований было уничтожено. И только некоторые экземпляры остались в спецхранах. Для сравнения можно сказать, что в дореволюционной России, по данным исследователей, уничтожению после выхода в свет подверглось всего 248 изданий. Эти цифры показывают, каков был размах истребительной деятельности по уничтожению интеллектуальных и художественных ценностей. Я думаю, что это нанесло огромный и может быть даже непоправимый ущерб стране и последствия такого «библиоцида» – уничтожения книжных сокровищ – нанесло громадный вред.

- Цензура по закону в России отсутствует, ликвидирована. Иное дело, что, так или иначе, она проявляется, и делаются попытки ее реанимации, реставрации. Но пока, слава Богу, безуспешные. Сейчас есть процессы, если Вы знаете, связанные с делом Никитина, с делом Пасько во Владивостоке. Это все отрыжки, такие вот рудименты прошлого, когда из военной тайны делалась нечто совершенно невообразимое, вплоть до того, что запрещалось буквально все. Мы сейчас еще чувствуем вот такого рода последствия. Все зависит от изменения социальной и политической ситуации. Если только она изменится в худшую сторону, если восторжествуют какие-то тоталитарные тенденции, что, в общем-то, я не исключаю, то тотчас же возродится в полном объеме Главлит. Ну, он может называться по-другому, конечно же, но функции останутся те же самые. Власть жестко-полицейская и тоталитарная вообще может существовать только в обстановке тайны, секретности. Мы будет надеяться, что это все-таки не состоится.