Как стать знаменитым художником

Как известно, путь к звёздам лежит через тернии. Художник, чтобы стать знаменитым, должен сделать себе «имя», получить признание так называемой арт-системы. Международная арт-система представляет собой хитросплетение интересов художественных институций и частных лиц – кураторов, критиков, меценатов, коллекционеров. Арт-система обладает властью и деньгами. Она диктует своё отношение к культуре, принуждает мыслить и действовать по своим правилам. Арт-система – мощный культурно-идеологический аппарат. Её влияние глобально: от Нью-Йорка и Москвы, до Сиднея и Йоханнесбурга. Правильный художник, при наличии хороших связей и (реже) интересных идей может рассчитывать на место под солнцем, то есть на свою долю внимания арт-системы, которая в конечном итоге и представляет его публике. Он получает стипендии, гранты, разъезжает по миру и приобретает широкую известность. Неправильный, неудобный художник-партизан – вид вымирающий. Его либо стараются приручить, либо просто игнорируют. Современное искусство давно одомашнило самые противоречивые стратегии и идеи и умело ими оперирует. Соотвественно ожидается, что любой протест и мятеж должен быть грамотным, «профессиональным» и облечён в соответствующую форму, иначе никто на это просто не обратит внимания. Как стать знаменитым художником? Какое значение вообще придаётся искусству в нынешних условиях? На эти и другие вопросы ответит известный художник и писатель – Юлия Киссина. Юлия родилась в Киеве, училась в Москве и Мюнхене, работает в Германии, Швейцарии, России, живёт во Франкфурте-на-Майне.

«Я училась в Мюнхене в Академии художеств и, конечно, неплохо знаю эти механизмы, как всё здесь происходит. Поведение художника гораздо важнее, чем всё остальное. Существуют договоренности на которые художник должен ориентироваться. Самое главное во всей этой системе то, что художник должен быть настоящим функционером и создавать «актуальные» произведения искусства, быть проблемным художником. Например, если речь идёт о глобализации, интернете или коммерции, тут же создаются проекты, выставки с этим связанные. Например на моих глазах пять художников моего поколения продвинулись по служебной лестнице системы, открыв темпоральные киоски, магазины или бары. То есть это очень похоже на «заказы» Художественного фонда в Советское время, только вместо портретов Ленина были выставлены портреты капитализма. При этом в политику или откровенную критику лучше не ввязываться. Такая художественная деятельность очень напоминает работу журналиста или социального работника. Итак, если художник хочет быть успешным рекомендовано, работать на тренд, который задан «сверху».»

Твоя индивидуальность никого не интересует, пока ты не сделаешь себе имя и позиционируешь свой «творческий брэнд»? Но ведь при этом, наверняка, приходится постоянно жертвовать какими-то идеями и идти на компромис с собой?

«Индивидуальность конечно не в счет. Многие заменяют слово «художник» на слово «позиция» Интересно лишь твое место, твоя рабочая функция в художественной системе. После этого, когда из тебя уже выжаты все соки, ты можешь в свободное время заниматься искусством. В результате многие довольно разочарованы, хотя их уровень жизни, их благосостояние повышается. Но перед тем, как ты можешь вообще подать свой собственный голос, тебе предстоит огромная работа на благо какой-нибудь общественнополезной «идеи».

Здесь я позволю себе небольшое отступление. Современное искусство расцвело в послевоенные десятилетия не потому, что оно хуже или лучше классического искусства, а потому что как раз в этот момент оно отлично вписалось в идеологию, в рынок. Вторая мировая война обозначила крах идеалов гуманизма и просвещения. Фашизм, за исключением франкистской Испании, где абстрактное искусство было официально признанным, как известно, предпочитал античную, классическую культуру, и прочую реалистическую фигуративность. Модернистские течения Гитлер и Муссолини объявили вырожденческими и упадочными. (Впрочем, доктрина фюрера не помешала Гиммлеру награбить внушительную коллекцию модернистской живописи, а Геббельсу утверждать, что немецкий экспрессионизм типа группы «Мост» «выражает истинно нордический дух».) После войны западная культура переориентировалась с европейского классического наследия на модернизм - местный и американский. Восторжестовали свободное творчество и индивидуализм. Современное искусство стало искусством победившей демократии и рыночной экономики и было использовано, как идеологический инструмент в «холодной войне» с коммунизмом, который в своей сталинской версии окончательно порвал с культурой авангарда, футуризма и признавал исключительно искусство «реалистическое по форме и социалистическое по содержанию». В западном искусстве, которое после окончания холодной войны заявило о глобальных претензиях, как мы уже выяснили, утвердились рыночные отношения: спрос, предложение, инфляция, тренды и т.д. То есть деятельность профессионального западного художника можно сравнить с деятельностью частной фирмы? Это так?

«Да, художник находится под постоянным давлением, ему необходимо всё время напоминать о себе. Художник должен функционировать, как фирма, как собственный продюсер. Он должен делать себе рекламу. Реклама в данном случае состоит в том, что если делаются какие-то выставки и акции, рассылается огромное количество текстов, пригласительных открыток и так далее. Нужно постоянно находиться на виду. При этом в отличии от какой-то фирмы, художник, который не производит ничего полезного и не зарабатывает, должен брать на себя большую часть «производственных расходов». Это очень тяжело. Но, если мы не пробуем так работать, то можно, конечно, заниматься так называемым «искусством выходного дня». Поэтому каждый художник обречен или стремиться стать менеджером. В ином случае искусство превращается в хобби. Что тоже, собственно, не плохо.”

Но, если делать профессиональную карьеру, приходится ориентироваться на спрос, моду, раскручивать свой «брэнд», искать связи

и так далее?

«Да, конечно. Эта «фирма» не должна выходить за рамки «требуемой» продукции. Количество тем ограничено, автономные художники, или «фирмы», скажем так, могут только разнообразить эту продукцию. К тому же, в такой маленькой стране как Германия существует слишком много академий художеств, выпускается слишком много художников, например в одном Франкфурте художников больше чем во всей России. Окей, в отличии, например, от России есть возможность работать в очень разных визуальных направлениях и получить признание в каком-то одном из этих направлений. Но в данном случае, если мы живём в Германии или в Швейцарии, должны быть выдержаны очень строгие соответствия вкусу, связанному с протестанской традицией, всё остальное будет названо китчем. Чем ближе его искусство к какому-то гуманистическому содержанию, тем тяжелее художнику существовать.»

Современный художник окзывается в ситуации, когда производить что-то радикально новое уже не возможно, это и не требуется. Он вынужден выполнять функцию «фильтра», «упорядочивателя», который работает с огромным наследием, с архивом различных авангардов и течений. Искусство, вместо того, чтобы критиковать, менять или тем более спасать мир, в нём всё больше растворяется?

«Искусство в последние годы действительно все больше склоняется к дизайну. Художники в последние два, три, четыре года делали интерьеры для дискотек, телепередач, делали интерьеры кафе, как это было на Биеннале в Венеции. Такое произведение все ещё называется произведением искусства, но на самом деле сливается с дизайном. Дизайном чего – уже не важно. По прямому назначению эти работы, конечно, не используются, поскольку произведение искусства уникально и оно должно оставаться в этом статусе, сохраняя идеалистическую мину при коммерческой игре. Сейчас наибольшим спросом пользуется так называемое искусство в общественном пространстве, на это ассигнуется довольно много денег, хотя надо сказать, что у архитектуры и коммерческого дизайна денег больше. Поэтому это искусство очень часто на первый взгляд не заметно. Но это и есть один из принципов «протестантского искусства», когда искусство настолько внедряется в окружающую среду, что как-бы подрывает её изнутри. Это практически единственная интенция искусства. Сейчас искусство переживает большой кризис, потому что все художники лихорадочно занимаются проблемой, какую бы ещё функцию придумать для искусства, как себя позиционировать. А музеи потеряли своё значение. Музей существует только как образовательная институция для школьников или как кормушка для художников. В принципе, деятельность музеев уже давно никого не интересует, но благодаря им искусство получает правовой статус.»

Мне кажется, что заметить «подрывную функцию» искусства, которое незаметно, которое внедряется в окружающую среду, растворяясь где-то вокруг нас, можно лишь, обладая солидными познаниями в современных художественных стратегиях и визуальной грамотностью. Зритель, не обладающий обученным, натренированным взглядом, чаще всего пройдёт мимо. Искусство в визуальном отношении действительно сильно проигрывает архитектуре, дизайну, рекламным аттракционам и презентациям. Это было очень заметно на всемирной выставке «ЭКСПО-2000» в Ганновере. В пространстве среди многочисленных тематических и национальных павильонов находились и художественные объекты. Эта художественная программа называлась “In between”, то есть искусство в промежутках. Но без специальной брошюры-путеводителя это искусство подчас было не легко обнаружить. Там были, например, работы внешне выглядевшие, как небольшой бассейн (австрийская группа «Желатин»), или ярмарочное колесо обозрения (Габриель Ороско/Мексика) или огромная мозаика, выложенная из цветных камешков на площади (Альберт Ёлен/Германия) или какой-то красный флаг на башне. Всё это настолько вписывалось в среду, что даже стоя посреди упомянутой «мозаичной» площади, не сразу замечаешь, что буквально попираешь ногами «современное искусство». В музее такая ситуация не возможна. Там всем сразу понятно, что куча золы или металлические блоки – искусство, а автор – великий художник. Поэтому его сюда и взяли. (Или наоборот, автор великий художник, потому что он здесь выставлен?). В музее хранится некий застывший образ признанного, высокого искусства, на которое не обязательно ориентироваться, но которое желательно знать.

Так что «образовательную, просвещенческую» функцию музей сохраняет. Кстати, одна из твоих акций, которая состоялась, если не ошибаюсь, года два назад, была посвящена критике музея, как институции и называлась «Божественная охота». Ты привела во франкфуртский Музей современного искусства на экскурсию дюжину овец. В чём был смысл этой довольно провокационной затеи? Овцы, как пародия на внимательных, покорных зрителей, которые всё проглотят, что им ни подсунет пастырь, то есть художник или музейный куратор? Или идея заключалась в чём-то другом?

«Речь шла об очень многих вещах. В том числе это, конечно, была критика музея. Кристоф Амман, который был тогда директором ММК обиделся вполне справделиво. Он рассмотрел эту акцию, как критику его лично. Хотя акция не была направлена против политики этого музея конкретно. Критика была направлена на музей, как институцию. В этот момент в ММК, кстати, были выставлены вещи, которые действительно простому школьнику или овце не сразу понятны. Поэтому в данном случае эту экскурсию овец в музей можно было рассматривать, как пародию.

С другой стороны, музей, как храм, овцы, как паства... И ММК действительно похож на храм по архитектуре. Это было написано также в нашей аннотации к этой выставке «Божественная охота». Я делала её вместе с искусствоведом Борисом фон Браухитч, который обращался с речью к овцам и людям. В начале планировалась экскурсия овец по всему музею, но руководство музея очень испугалось и нам разрешили присутствовать только в одном зале. К сожалению, подробная экскурсия не состоялась, хотя о многих произведениях овцы получили информацию. Более того, они реагировали на эти пятна на стенах, обратили внимание на картины, фотографии. Они были словно загипнотизированы. Они блеяли, писали от восторга, было море овечей радости. Самое странное и парадоксальное, что овцы поначалу не захотели заходить в музей, а потом не хотели из него выходить. Это было очень похоже на людей, которые впервые соприкасаются с культурой, сначала они не хотят в неё входить, потом они ею уже инфицированы, отравлены»

Буквально две недели назад, заглянув в немецкий еженедельник «Шпигель», ты увидела статью об очень известном и модном немецком художнике Кристиане Янковски, который, практически повторил твою акцию в “Site gallery”, в шотландском городе Шеффилде. Статью сопровождала фотография упитанных барашков, пялившихся в стены галереи. Не понятно откуда такое родство идей? Идёт ли речь о плагиате, или Янковски случайно пришла в голову та же самая мысль? У этого художника ещё десять лет назад была акция «Охота», правда не «небесная», он тогда, вооружившись луком и стрелами охотился на продукты в гамбургском супермаркете, но, с животными, насколько мне известно, Янковски до сих пор практически не работал. Если, не считать акцию «Моя голубиная жизнь», когда великий бельгийский маг Вим Брандо, по просьбе самого художника, превратил Янковски в голубку.

Птичку в клетке потом в течении двух с половиной недель выставляли на художественной выставке в Антверпене, а посетители делали записки о поведении голубя и его попытках с ними коммуницировать. Но, не сомневаясь вовсе в изобретательности Янковского, тем не менее, как ты отреагировала на статью в «Шпигеле»?

«Я увидела статью в журнале «Шпигель» и я испытала ужас узнавания.

Я увидела фотографию на которой были овцы в музейном пространстве, перед картинами, которых я, правда, не знаю. Мои овцы в ММК любовались на фотографии известного швейцарского художника Беата Штройли. Акция в ММК носила название «Божественная охота», заголовок статьи в «Шпигеле» гласил – «Небесные веления», или дословно «соединения». Конечно, в этом соединении охотника и жертвы, посредством охоты, имел место плагиат. Художник Янковски и сам заявляет о том, что работает с чужими идеями. Меня очень удивило, то что этот проект вообще не вписывался в его систему. Художник Янковски занимается в основном масс-медиа. Делает много видео, связанного с телевидением, с локальными знаменитостями. Он обслуживает совершенно другие механизмы, чем я. Поэтому привод группы овец в музей для него не типичная работа. Мне это было неприятно, потому что в журнале «Шпигель» появилась статья о том какую замечательную, передовую акцию сделал наш «государственный» немецкий художник в дружественной Англии.»

Может ли искусство не просто обижать отдельных людей или задевать их чувства, но действительно критиковать, подрывать систему, вызывать глубокие эмоции? Ведь, большинство таких акций состоятся в рамках самой системы, то есть как бы априорно нейтрализованы ею?

«Если кому-то удаётся затронуть кого-нибудь, то это почти удивительно здесь на Западе. Потому что всем всё безразлично. Речь не идёт о индивидуальности, о каком-то катарсисе, не дай бог об этом заговорить, это даже неприлично. Искусство должно, как мы уже говорили, как можно больше вписываться в среду, выполнять фунцкию идеологического декора, обслуживать. Хотя любой художник скажет, нет-нет, я никакой не декоратор, я никакой не дизайнер, но фактически так и происходит. Реклама всё равно сразу же заимствует язык искусства и в последнее время мы видим, что этот язык искусства всё больше сливается с дизайном, с рекламой и скоро рекламе нечего будет там заимствовать. Уже почти нечего. Потому что реклама явление гораздо более живое, чем искусство. Это не очень печально, на самом деле всё будет хорошо. Всё стремится к лучшему.»