Съезд потребителей
Моя мама умерла весной 2006 года в возрасте почти 82 лет. Это было через несколько недель после пятидесятой годовщины ХХ съезда КПСС. Помню, как мы спорили с ней тогда, стал ли "секретный доклад" Хрущева началом конца советской системы или нет. Ее отец и мой дед был арестован у нее на глазах в феврале 1938 года и умер в 1955 году в ссылке, отсидев "десятку" и не дожив года до реабилитации.
Мама считала, что именно Михаил Горбачев и его "перестройка" стали причиной падения коммунизма. Я же утверждал - и считаю до сих пор - что именно двадцатый съезд и последовавшая за ним "оттепель" Хрущева нанесли такой удар по советскому строю, от которого ни СССР, ни подконтрольный ему "социалистический лагерь" так и не смогли оправиться.
Победа "хрущевок" над марксизмом
Представление о том, что строили одно, а получили прямо противоположное, навсегда отложилось в народной памяти. Непоправимый ущерб был нанесен тогда всем этим "диктатурам пролетариата", "бесклассовым обществам" и бессмысленным лозунгам мифического будущего типа "От каждого по способностям, каждому - по потребностям".
Несмотря на короткие несколько лет общественного энтузиазма в конце 50-х - начале 60-х, нашедшего отражение в фильмах типа "Я шагаю по Москве" и "Мой младший брат", разочарование в марксистской идеологии стало тогда практически всеобщим. Появление к середине 60-х диссидентского движения, в котором сторонники "обновленного марксизма" были лишь одной из частей, - свидетельство этого. Попросту говоря, в результате двадцатого съезда и оттепели советские люди перестали верить в коммунизм как в достижимую цель. Слова Никиты Хрущева о том, что "нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме", мало кем были восприняты серьезно.
Хрущев едва ли думал, что наносит коммунистической идеологии смертельный удар, когда затевал знаменитую программу переселения граждан из коммунальных в отдельные квартиры. Разваливающиеся "хрущевки", до сих пор остающиеся неотъемлемой частью городского ландшафта на постсоветском пространстве, помогли советским людям сделать первый шаг к частной жизни в общепринятом смысле слова. Те самые диссидентские кухни, на которых ругали власть и слушали "Би-би-си", были бы невозможны в коммуналках, с их картонными стенами и всеобщим доносительством.
Но дело даже не в диссидентстве: ныне забытое словосочетание "отдельная квартира" в одночасье превратилось в символ повышенного социального статуса. Оно заставляло думать о шкафе "Хельга", телевизоре и чешских хрустальных бокалах, а не о том, чтобы "землю в Гренаде крестьянам отдать". Хрущевская жилищная реформа вернула понятию "собственность" официальную респектабельность и сделала советских граждан потребителями.
Отказ от другого наследия сталинской эпохи - "нового крепостного права", при котором жители сел и деревень не имели паспортов, в одночасье обнажил крах коллективизации. Получившее право свободно перемещаться по стране сельское население хлынуло в города, тем более, что послевоенный демографический кризис и программа строительства промышленности, прежде всего военной, требовала все новых и новых рабочих рук. Хрущевская "оттепель" не уничтожила крестьянство, но она сделала очевидной смерть русской деревни.
Сталин с нами!
Однако главная цель ХХ съезда КПСС - развенчание культа личности Сталина - в Советском Союзе, в отличие от подконтрольных ему стран так называемого "социалистической демократии", так и не была достигнута. Сейчас ясно, что этого и не могло произойти. Двадцатый съезд был проведен соучастниками преступлений Сталина, включая самого Хрущева. Они не только пытались улучшить систему, не меняя ее, но были также заняты заметанием следов своих собственных преступлений. Десталинизацию начали сворачивать еще в последний год пребывания Хрущева у власти, когда партийное руководство испугалось, что она начинает угрожать системе. Восстание рабочих в Новочеркасске в 1962 году сделало заморозки необратимыми.
Политическая логика партийной верхушки очевидна и проста. Значительне интереснее - и трагичнее - состояние общества. Ведь ни антисталинские фильмы, ни "солженицынский "Один день Ивана Денисовича", ни, что еще важнее для общественного сознания, рассказы миллионов вернувшихся из ГУЛАГа не заставили советских людей фундаментально пересмотреть свои взгляды на роль "отца народов" и свое место в системе. Уже в начале 70-х портретики Сталина начали украшать ветровые стекла водителей грузовиков, а на Кавказе - и общественного транспорта. Банально, но факт: тоска по "царю", "сильной руке", авторитарному "порядку" - нечто, существовавшее в народном подсознании задолго до советской власти и не исчезнувшее с ее политической смертью. А индивидуальная безответственность и стадный инстинкт, культивировавшиеся советской властью, не были и не могли быть преодолены хрущевскими реформами.
Не преодолела их и перестройка, которую во многом предопределил двадцатый съезд. К началу 80-х все понимали, что "так жить нельзя". Но при этом мало кто знал, как можно и нужно. Очень многие - возможно, большинство - бывших советских граждан не может ответить на этот вопрос до сих пор.
Двадцатый съезд - в этом его историческое значение и гигантская человеческая заслуга лично Хрущева - распахнул ворота лагерей, практически и символически. Колючая проволока давно заржавела, бараки развалились, а мы до сих пор бредем по открывшейся дороге, но почему-то то и дело оглядываемся назад.
Автор: Константин Эггерт - российский журналист. Автор еженедельной колонки на DW. Константин Эггерт в Facebook: Konstantin von Eggert
Смотрите также: