Мифы и реалии советской науки
Сегодня я познакомлю вас с новой книгой, которую привёз с Московской международной книжной ярмарки. Но вышла она не в Москве, а в Санкт–Петербурге. А в подготовке и финансировании издании участвовал Центр современной истории образования и науки Ганноверского университета. Называется этот сборник «За железным занавесом. Мифы и реалии советской науки» и посвящён «советизации» российской науки, то есть прямому подчинению науки партийно-государственному контролю, процессам идеологизации и политизации многих отраслей знания. Звучит несколько академично. Собственно, основу книги и составили научные доклады, сделанные на двух конференциях, которые проходили в Академии естественных наук «Леопольдина» в немецком городе Халле. Но в сборнике «За железным занавесом» публикуются не только они, и многие темы больше связаны с людьми науки, чем с какими–то математическими формулами или физическими открытиями.
Одна из таких тем – «Вернадский и большевики». Об этом пишет Эдуард Колчинский, доктор философских наук, директор Санкт–Петербургского Института истории естествознания и техники Российской Академии наук. Вместе с Манфредом Хайнеманном он был соредактором книги. Его очерк рассказывает о знаменитом учёном и его сложных отношениях с советской властью.
Владимир Иванович Вернадский, родившийся в 1863 году, ещё до революции стал действительным членом Академии наук, директором её Минералогического и Геологического музея. В советские времена, тоже занимая высокие посты, Вернадский не раз проявлял инакомыслие, но не был репрессирован. Наоборот. Налицо все элементы официального культа: академическое собрание сочинений и многократные переиздания трудов, юбилейные сборники, конгрессы, симпозиумы, конференции и семинары, увековечивание в названиях институтов, проспектов, улиц, станции метро, юбилейные медали и так далее. Но отношения создателя научной империи с её государственным патроном были сложными.
Вернадский с воодушевлением встретил февральскую революцию. Ещё до неё он активно участвовал в общественно–политической жизни, в кадетской партии, а во Временном правительстве стал заместителем министра народного просвещения Сергея Фёдоровича Ольденбурга – известного востоковеда и тоже академика. Прогресс науки для них обоих был немыслим вне демократии, и захват власти большевиками Вернадский воспринял как «небывалую в истории катастрофу». «Россия стала на край гибели», – подчёркивал он. Вернадский был вынужден бежать из Петрограда, так как уже в ноябре 17–го года большевики издали приказ о его аресте. Он жил в Полтаве, в Киеве, где стал первым президентом Украинской академии наук. В связи с наступлением Красной Армии уехал в Ростов, потом в Крым. Учёный в полной мере испытал все тяготы гражданской войны: преследования, арест, голод, инфекционные болезни, отсутствие элементарных условий для проведения исследований.
Его дневниковые записи с октября 17–го по январь 21–го года показывают, однако, сколь глубокие изменения претерпел внутренний мир Вернадского в первые послереволюционные годы. Желанной для него становится власть, обеспечивающая стабильность и создающая условия для развития науки и внедрения изобретений в производство. К тому же процветающую Россию Вернадский видел как единое и мощное государство и всё чаще задумывался о том, что из действовавших сил лишь «государственное творчество» большевиков может обеспечить территориальную целостность страны. Более того, он полагает, что только жесточайшим насилием можно «вновь обуздать взбунтовавшегося коня», то есть народ, который учёный в сердцах называл «невежественными, дикими, пьяными каннибалами»...
В то же время вера продолжавшего работу над проблемами взаимодействия биологических и геологических процессов Вернадского в мессианский характер этих биогеохимических исследований побуждала его искать путь к эмиграции. Но сначала он попадает в Москву и в Петроград, где в июле 21–го года его арестовывают. Годы Гражданской войны были чрезвычайно тяжёлыми для Российской Академии наук. Академия лишилась более половины своего состава. Одни умерли, не выдержав лишений. Другие были расстреляны. Многие эмигрировали. Уезжает надолго из страны и Вернадский. Поводом было приглашение ректора Сорбонны, где учёный должен был читать лекции по геохимии. Но командировка, планировавшаяся на четыре–пять месяцев, растянулась почти на пять лет. Однако необходимых средств для реализации мечты об «Институте живого вещества» Вернадскому так и не удалось получить. Финансовую поддержку ему оказал лишь в 1924–25 годах Фонд Розенталя, но полученной суммы не хватало для серьёзной научной работы.
А в это время его друзья и ученики, оставшиеся в СССР, с воодушевлением писали Вернадскому о благоприятных изменениях: о притоке студентов–рабфаковцев, о способной молодёжи, о создании новых институтов и кафедр.
Решение вернуться далось Вернадскому нелегко. От этого его отговаривали дети и жена. Он оказался перед сложным выбором: конфликт с семьёй, раздор с друзьями–эмигрантами – или отказ от научной работы. Вернадский, кстати, поставил несколько условий для возвращения: он потребовал гарантий безопасности, отмены санкций Академии наук (его лишили зарплаты и квартиры), восстановления в списке академиков и на всех прежних постах. Ему удалось добиться желаемого. Более того: в Советском Союзе он становится вхож в высокие правительственные кабинеты. «Империя» Вернадского далеко выходила за пределы возглавляемых им научных учреждений. По его биогеохимической программе работали сотрудники десятков институтов, лабораторий, опытных станций в разных регионах страны. Кроме того, он определяет направления геологических исследований, инициирует атомный проект. С просьбами Вернадский сразу обращается «на самый верх» – как правило, к Молотову. Его имидж «учёного не от мира сего» не мешал ему ориентироваться в расстановке политических сил. Он и сам фактически входил в советскую элиту...
Владимир Иванович Вернадский использовал своё высокое положение и для того, чтобы помочь людям, попавшим в беду. В разгар сталинских репрессий он около тридцати раз обращался с письмами к Молотову, Вышинскому, Берии, Бауману, защищая своих сотрудников и друзей от карательных органов, ходатайствуя об их освобождении. Власти не заблуждались насчёт подлинных взглядов учёного и знали его оппозиционный настрой. Органы всё время собирали на него компромат и отводили ему руководящую роль в изобретаемых ими «заговорах». Тем не менее, ему сохраняли прекрасные по советским меркам условия жизни и научной деятельности: он был нужен власти.
В истории советизации науки немало сюжетов о компромиссах учёного с властями ради осуществления своих идей. Судьба Вернадского типична для дореволюционного учёного, вписавшегося в сталинский режим, узревшего в нём покровителя науки и преемника имперской идеологии.
Ну а теперь – совершенно другая тема из сборника «За железным занавесом. Мифы и реалии советской науки». Речь в очерке И. Цветкова пойдёт о подводной лодке Гельмута Вальтера – немецкого конструктора времён «третьего рейха». Его изобретение считалось настолько важным для военных нужд, что ни нацисты во время войны, ни британцы после неё, ни командование советского Военно–морского флота вплоть до начала семидесятых годов не жалели денег на его разработку.
Давней мечтой подводников всего мира было создание единого двигателя, обеспечивающего ход подводной лодки как в надводном, так и в подводном положении. Эта мечта в полной мере сбылась только в послевоенные годы, благодаря атомному реактору, а также обычной паровой турбине. Но в нацистской Германии ещё перед Второй мировой войной наряду с серийным строительством и совершенствованием дизель–электрических подводных лодок пристальное внимание уделялось поиску новых тепловых энергоустановок. Наиболее важным направлением стал поиск нового двигателя подводного хода, который бы заменил традиционный дизель.
В 1934 году германский инженер доктор Гельмут Вальтер предложил морскому командованию использовать на подводных лодках парогазовую турбину, работающую на необычном топливе – высококонцентрированной перекиси водорода (Н202). Немцы называли её ауролом. При её разложении получается в результате водно–кислородная парогазовая смесь с температурой до 700 градусов Цельсия.
Первые стендовые испытания экспериментальной энергоустановки Вальтера начались в 36–ом году. Изобретатель усовершенствовал её, чтобы повысить агрегатную мощность. Теперь смесь направлялась в камеру сгорания, в которой сжигался декалин – один из лёгких углеводородов. В результате температура парогазовой смеси стала достигать уже 2000 градусов.
Мы не будем останавливаться на технических деталях, но об одном надо сказать особо. Наиболее ненадёжным и небезопасным в цикле энергоустановки являлось использование аурола. Он крайне пожаро– и взрывоопасен, его хранение на подводной лодке сопряжено с огромными трудностями. Кроме того, несмотря на хорошо налаженное в Германии производство аурола, он оставался весьма дефицитным продуктом, поскольку в значительных количествах использовался для самолётов –снарядов (крылатых ракет) «Фау–1», а также для торпед. Ну и, наконец, ещё один недостаток: запасы аурола могли быть пополнены только в пункте берегового базирования, тогда как дизель–электрические немецкие подводные лодки имели возможность принимать топливо со специальных танкеров, не возвращаясь для этого на базу.
Тем не менее, новая конструкция была столь привлекательной, что германское военно-морское командование шло на большие денежные затраты и риск. Уже в 1940 году Вальтер создал первые экспериментальные подводные лодки малого тоннажа, которые проходили испытания в Данцигской бухте. В феврале 42–го года приступили уже к проектированию боевых подлодок с парогазовой турбинной установкой. Всего успели построить четыре таких субмарины. Однако ни одна из них не использовалась в боевых действиях. Дело в том, что лодки были слишком шумными. В самом конце войны при отступлении экипажи их затопили.
Впрочем, одну из них вскоре после окончания войны подняли со дна англичане. Они отбуксировали её через Ла-Манш на военно-морскую базу в Саутгемптоне, где вместе с британскими специалистами её восстанавливал и усовершенствовал сам Вальтер. Конструктор был захвачен спецслужбами западных союзников и вместе с семьёй переправлен в Англию. На основе трофейной подлодки там были во второй половине пятидесятых годов построены две опытные субмарины. На каждой установили по две парогазовые турбины Вальтера мощностью 4000 лошадиных сил каждая. Однако эти лодки так и остались экспериментальными и использовались лишь для обучения личного состава. Дело в том, что в процессе испытаний подтвердились существенные недостатки энергоустановок Вальтера: повышенная пожароопасность по сравнению с обычными дизель–электрическими лодками, слишком большой расход перекиси водорода, высокая стоимость и повышенный уровень шума на максимальных оборотах. Продолжение работ было признано нецелесообразным.
А вот в Советском Союзе они велись ещё долго. Уже в 46–ом году, когда СССР также вступил в гонку вооружений, вышло специальное правительственное постановление, посвященное созданию подводных лодок с единым двигателем. В Восточном Берлине было создано Конструкторское бюро Военно-морского флота, основной задачей которого являлось использование бывших специалистов «третьего рейха», их знаний и опыта. Начальником КБ стал инженер–капитан 1 ранга Коршунов (позже, дослужившись до вице-адмирала, он возглавлял Центральный НИИ кораблестроения ВМФ). Всего в берлинском конструкторском бюро, которое располагалось в Карлсхорсте, работало около ста немецких специалистов, причем принадлежность к нацистской партии не служила помехой для приёма на работу.
Для работ над парогазовой турбинной установкой вскоре была выделена особая группа. Она переехала сначала в Ленинград, а потом в Сестрорецк. Естественно, перевезли и немецких специалистов. В Сестрорецке их было около семидесяти. В состав группы входили офицер–подводник Краге, инженеры Мензен, Грибш, Натхауз, Тромпке, Кеппель и другие. Проектированием подводных лодок со спецэнергетикой занималось Специальное конструкторское бюро номер 143 (таково было его официальное название). СКБ это, кстати говоря, существует и поныне, оно называется «Малахит». С 1948-го по 50-й годы конструкторское бюро разработало эскизный и технический проекты подводной лодки с парогазовой турбинной установкой. По сравнению с прототипом Вальтера было увеличено водоизмещение лодки, однако обеспечить при этом максимальную скорость подводного хода, равную 22 узлам, не удалось. В феврале 51-го года со стапелей ленинградского завода «Судомех» (сегодня – завод «Адмиралтейские верфи») сошла первая опытная подводная лодка этой конструкции – «С–99». Испытания затянулись на три года и проходили трудно. На лодке имел место ряд возгораний, а также небольшие взрывы. В 59–ом году, во время так называемой опытной эксплуатации, «С–99» с комиссией на борту вышла в море на испытательный полигон для проверки двигателя на больших глубинах. При запуске газовой турбины на глубине восьмидесяти метров в турбинном отсеке произошёл сильный взрыв и лодка начала быстро погружаться. Только благодаря умелым действиям командира лодки удалось приостановить погружение на глубине 120 метров, а затем всплыть на поверхность. После этой аварии «С–99» не восстанавливалась.
Разрабатывались, кстати говоря, в Советском Союзе и другие проекты подводных лодок с едиными двигателями. Но, во–первых, их технические возможности были хуже (они, например, не дотягивали до скорости лодки Вальтера), а, во–вторых, двигатели на базе парогазовой турбины были очень опасны в эксплуатации. На флоте за ними прочно закрепилось название «зажигалок». Но лишь в начале семидесятых годов последние лодки этого типа были исключены из списков флота.