Обрезание в Брюсселе

В российских комментариях сквозила обида: нас опять "кинули". Западные коллеги вежливо недоумевали: а чего, собственно, Москва ожидала?

В зеркале прессы отражались обиженно-недоуменные лица политиков, российских и европейских.

Казалось, все прошло тихо-гладко: злополучные калининградские визы были названы "упрощенными транзитными документами", что по сути ничего не меняло, а прочие дела остались за кадром. В том числе и какие-то очень тайные и явно неприятные для Кремля разговоры о Чечне.

Истинные чувства, с которыми Путин покидал Брюссель, приоткрылись лишь однажды, на пресс-конференции, когда он вдруг сорвался и нагородил неучтивому журналисту невесть что: про всемирный халифат, про радикальное обрезание, которое надо делать в России, Казалось, полковник был в бешенстве. Оттого что ему опять напомнили о войне.

Впрочем, есть соблазн сказать, что это игра. В самом деле, после Дубровок обида и ярость преобладали в речах кремлевского начальства, о чем бы ни заходила речь. Это выглядело как дипломатически просчитанная имитация гнева. Расчет, быть может, состоял в том, чтобы "дожать" Европу в спорных вопросах, упирая на свою ведущую роль в борьбе с мировым террором. Однако в Брюсселе нашла коса на камень: выяснилось, что в принципиальных дискуссиях Европу на крик уже не возьмешь. Что друг Герхард способен выжать из себя при телекамерах пару ни к чему не обязывающих ободряющих фраз, но и только. Что "бюрократы" из Евросоюза уже разгадали новый кремлевский стиль, и закулисный диалог ведут, гораздо более спокойно и жестко, чем вчера. Может быть, потому и озлился Путин, что отпора не ожидал.

И тут возникает иная догадка, и путинская неспортивная злость обретает иной, более серьезный смысл: да полно, игра ли это? Ибо президент РФ - человек достаточно цельный: и в убеждениях, и в поступках. Он искренне считает правильными свои действия в Чечне. Искренне стремится к интеграции России с Западом - на тех условиях, какие сам считает справедливыми. Он честно протягивает руку дружбы - а ему туда вкладывают упрощенный транзитный документ.

Впрочем, гадать о мере искренности в политике - труд неблагодарный. Несомненно другое: откровенно или лукаво, но в Кремле и в Европе говорят на разных языках. Разглядывают одну и ту же телекартинку - и видят в ней каждый свое. Обсуждают простые вроде проблемы - и, не в силах понять друг друга, мучительно ищут компромисс.

Взять тот же Калининград. Даже Рогозин научился, почти не кривясь, произносить словосочетание "права человека", когда речь заходит о праве калининградца съездить на родину, не общаясь с литовскими пограничниками. Но в Европе это словосочетание имеет совершенно иной смысл, неведомый гостям из России. И тогда возникает проблема Чечни, и Путин рассказывает о победе спецназа над террористами, а европейцы в ужасе: кого вы там победили, заложников? Они полагают, что в Чечне следует искать политическое решение, и тут уж ничего не понимает Путин: с кем искать, с бандитами? Российский МИД от души приветствует покладистость Саддама Хусейна, а Запад в недоумении: кого же вы тогда называете бандитами, если это иракское пугало для вас - вполне договороспособный джентльмен?

В мире растет перепроизводство двойных стандартов. Простые с виду понятия и поступки вызывают у высоких договаривающихся сторон то гнев, то недоумение. Искусство современной политики состоит в том, чтобы, не понимая друг друга, искать взаимоприемлемые формулы. Понимание уже ни к чему, главное - не обидеть. Улыбки друзей, запечатленных в кадре, становятся все сердечней, рукопожатия все крепче, пропасть все шире... А то, что они друг о друге думают, иногда прорывается на пресс-конференции, и в роли жертв оказываются дерзкие журналисты. И президент России обнажает нам всю правду о таинствах обрезания, и мы догадываемся, чего ему стоило не поднимать эту тему на официальных переговорах.