«Театр мира» - международный фестиваль в Штутгарте
«Театр мира» - международный фестиваль в Штутгарте собрал, пожалуй, самую пеструю театральную компанию лет
«Весь мир – театр!» - сказал один небезызвестный драматург. На фестивале театр мира эти слова обретают почти буквальное значение.
Фестиваль «Театр мира» - одно из самых масштабных и одновременно – одно из самых слабоорганизованных явлений фестивальной жизни Германии. Идея приглашать в страну наиболее оригинальные, яркие, радикальные постановки из дальнего и ближнего зарубежья возникла ещё двадцать лет назад. Первый фестиваль «Театр мира» состоялся в 81-ом году. Однако в силу дороговизны и сложности организации проводился с тех пор с переменной регулярностью – в среднем, раз в три года, причем каждый раз – на новом месте. На сей раз «нерегулярное театральное половодье» приключилось в Штутгарте, на юге Германии, куда и направился наш корреспондент Кристиан Гамперт. Вот, что ему удалось узнать:
- Никаких формальных «концептуальных» рамок у фестиваля нет. Единственное, к чему мы стремимся – это с периодичностью раз в три года давать немецкой публике представление о том, сколь различные формы театра развиваются на разных континентах…
Говорит руководительница «Театра мира» Мари Циммерман. Открытие фестиваля, тем не менее, вполне можно было охарактеризовать как «программное» и даже «концептуальное»: «Открытие рая» - так назывался спектакля новозеландского хореографа Леми Понифасио. В своем пластическом языке он, так значится в брошюре, «пытается воссоздать древние архетипы движения». В полутьме сцены штутгартского театра в арабесках ритуального танца двигаются чуть различимые, лишенные мускулов тела. Рай не жизнеспособен, он тает, как снегурочка, под лучами солнца современности.
Однако неунывающая публика может направиться и в другие залы на другие, более жизнеутверждающие, спектакли: всего в Штутгарт было привезено более трех десятков постановок из 21 страны мира. Среди них страны центральной Европы и Скандинавии фигурируют наряду с Южной Африкой, Австралией и Японией. Традиционные формы народного театрального искусства соседствуют с теми, что созданы, похоже, по принципу «новее некуда». Скажем, на одном из незадействованных перронов Штутгартского центрального вокзала стоит вагон, забравшись в который каждый желающий может уютно усесться в мягкое кресло и – устремить взор на монитор. С него разные люди рассказывают о разном – кто-то о неудачном замужестве дочери, кто-то о строительстве дома. Этот проект – турецкий вклад в программу фестиваля, он носит называние «Истамбул Сторис», и едва ли «стамбульские истории» чем-то отличаются от московских, берлинских или лиссабонских …
- Распространенный предрассудок – полагать, будто по мере удаления от центра Европы люди становятся какими-то принципиально другими. Но именно это недоразумение является источником интереса к иным культурам…
Полагает руководительница фестиваля Мари Циммерман. Что до недоразумений, то до них, как доказывает фестиваль, недалеко и в собственном «культурном контексте». Недоуменно пожимали плечами зрители, покидавшие представление спектакля «Вирус» - собственной постановки фестиваля «Театр мира». Хореографическое действо режиссера Себастьяна Нюблинга могло бы претендовать на звание «провал сезона». Идея следующая: весь мир – система вирусов. Компьютерный вирус, вирус любви, вирусы болезней, вирус терроризма - все они неким образом взаимодействуют, вызывая у людей противоречивые эмоции. Наряженные в странные костюмы, типа водолазных скафандров, отороченных искусственным мехом, вирусы скакали на фоне экрана, на который проецировалась всякая всячина – от цитат из древних текстов до привычных сцены современного насилия…
Отрадной противоположностью «Вирусам» стал российский вклад в программу фестиваля – «Вишневый сад» московского театра имени Станиславского в постановке Эймундаса Некрошюса. Отмеченный различными национальными и международными премиями, этот красивый, элегический спектакль как будто утверждал право театра на спокойствие и традиционность…
«Здесь мне многое стало чужим»: Маркус Вольф в интервью Немецкой волне
В рамках фестиваля прошла ретроспектива фильмов Конрада Вольфа – одного из самых значимых режиссеров ГДР. Представлять ретроспективу, прошедшую под названием «Возвращение домой на чужбину», в Москву приехал брат покойного режиссера – Маркус, он же Миша Вольф. Выходец из потомственной коммунистической семьи в течение трех десятков лет возглавлял внешнюю разведку ГДР, пользовавшуюся славой одной из самых эффективных спецслужб мира. Наша корреспондентка Оксана Евдокимова встретилась с легендарным разведчиком и побеседовала с ним о кино, о Москве, и немного – об истории.
Как Вы думаете, если бы Ваш брат приехал сегодня в Москву, если бы он сегодня увидел этот город, в котором он получил образование и по сути сформировался как личность, - как бы он воспринял его?
Я думаю, брат бы отреагировал также как и я, потому что мы все же выросли вместе, воспитание у нас одинаковое и со стороны родителей, и тогда в советской школе в Советском Союзе. Мы были очень близки по своему мировоззрению, миропониманию. Если говорить о себе, я как и брат провел детство и юность в Москве, стал наполовину почти русским, русский язык стал вторым родным языком, а сейчас, когда я возвращаюсь после стольких лет, уже 60-ть лет прошло со времени конца войны, возвращаюсь в Москву, многое родное, знакомое, Арбат и вокруг Арбата, но многое уже стало чужим. В Москве многое бросается в глаза, особенно в центре. Там много обновленного, много построенного. Кое-что, что мне так не нравится, это то, что мне знакомо с капиталистического Запада, кое что в поведении людей. Стремление жить лучше – это совершенно нормально, но расслоение общества – это не то, к чему мы стремились в своей молодости и к чему стремились мои родители.
Господин Вольф, Ваш брат известен прежде всего на Востоке страны, сегодня его называют самым выдающимся режиссером бывшей ГДР. Скажите, если смотреть на его фильмы через призму времени, как Вы считаете, какую ценность представляют они для зрителя 21-го века?
Фильмы брата сейчас смотрятся и воспринимаются как живые фильмы. Не все. Смотрятся, потому что они правдивые. Зритель воспринимает их, как правдивый рассказ о том событии, о котором фильм говорит. Причем здесь есть исторические фильмы, как Гойя, об испанском художнике далекого прошлого, и фильмы, которые - как Соло Санни – это уже о судьбе молодой не очень успешной эстрадной певицы из Восточной Германии. Но это могло и случиться и сейчас, потому что человеческие судьбы показаны правдиво и на высоком художественном уровне. Именно художественный уровень и мастерство брата делают эти фильмы интересными для публики и поныне.
А как воспринимаются картины Вашего брата, творившего в эпоху ГДР, на Западе Германии? Не мешают ли их объективному восприятию стереотипы, сложившиеся во время существования берлинской стены?
Восприятие фильмов, а я знаю это по судьбе своих книг, со своими книгами я выступаю и на Западе, и на Востоке, восприятие различное. На Западе у многих сейчас появляется любопытство к этим фильмам, книгам писателей ГДР. Некоторое время пытались все заклеймить, что было близко к политике ГДР, совсем отодвинуть в прошлое, но это не удалось, потому что сила искусства не зависима от желания политических руководителей, сила искусства пробивает себе путь. Это довольно сложно, поныне сложно в Германии. Кстати, во время премьеры ретроспективы в Москве, тоже присутствовали гости, которые здесь оказались случайно, из Западной Германии, и мне после этого высказали большое восхищение в отношении фильма «Когда мне было 19-ть».