04.04.2001 Москва в Берлине, Берлин в Москве

Сегодня вместе с автором «Немецкой волны» Ириной Парфёновой я познакомлю вас с книгой «Берлин – Москва. Стереограммы». Этот сборник подготовлен совместно немецкими и российскими литераторами.

Для осуществления проекта Литературным коллоквиумом Берлина при участии ПЕН-центра России из обеих столиц было выбрано 11 писателей. Точнее, пишущих людей, так как среди авторов сборника есть не только профессиональные поэты и прозаики, но и философы, и журналисты, и художники, и даже актеры. Посетив «столицы-побратимы», участники проекта написали по два эссе о каждой из столиц. Книга «Берлин – Москва» выйдет в свет в мае в издательстве «Berlin Verlag». Финансовую сторону взял на себя фонд «Deutsche Klassenlotterie», то есть немецкой лотереи.

Организатор и менеджер проекта с немецкой стороны Тина Бауэрмайстер рассказывает:

- Сама идея пригласить российских писателей из Москвы в Берлин, а немецких из Берлина в Москву давно витала в воздухе. Ведь между Москвой и Берлином можно провести явные параллели. И мы решили дать возможность писателям, так сказать, нащупать пульс жизни обеих столиц. Концепция была такая: они (писатели) должны сами открывать город. Никакой специальной программы, никаких рамочных условий, полная свобода...

- По каким критериям были выбраны именно эти авторы?

- Авторов я выбирала, в общем–то, сама, никакого коллективного обсуждения кандидатур не было. Если говорить о немцах, то остановилась на тех писателях, которые проявляли особый интерес к Москве. То есть рвались туда, как чеховские три сестры: «В Москву! В Москву!»

Российских авторов сборника Андрея Битова, Льва Рубинштейна, Михаила Рыклина, Евгения Попова и Татьяну Щербину, думаю, нет нужды особо представлять. На одно только обращу внимание: все они – известные старожилы Москвы, а некоторые в каком-то смысле – и Берлина.

«Как попасть в центр» – так назвал свое эссе о Москве представитель московской концептуальной школы Лев Рубинштейн.

- Москва - город, выросший и возникший в средние века, и все-таки там есть традиционный центр, чего нет в Берлине. Берлин исторически складывался как конгломерат каких-то городов. В Берлине это изначально заложено – отсутствие единого центра, и это мне всегда очень нравилось в нем. Но мне кажется, что именно провинциальное сознание на сегодняшний день мыслит категорией центра. Все хотят попасть в какой-то центр. А центра нет...

Тем не менее, Лев Рубинштейн считает, что у Берлина и Москвы немало общего:

- Мне почему-то кажется, что москвич и берлинец ближе друг к другу, чем москвич и, скажем, владимирец или ярославец, – несмотря на то, что тех объединяет язык, а этих разъединяет. Но, скажем, я попадаю в большой город в любой странe, и там все-таки каким-то образом себя чувствую отчасти как в Москве. А в городе Твери я не чувствую себя как в Москве никаким образом.
Я чувствую себя обреченным на любовь к Берлину просто потому, что так получилось: после Москвы это второй город, в котором я сколько-нибудь долго прожил. И когда я уезжаю, у меня род ностальгии возникает. То есть это – чужой город, но немножко и мой город. Ни один такой город на меня так не действует.

- А что Вам в Берлине видится самым необычным?

- Сейчас на наших глазах вырастает уникальнейшее явление, которое я назвал бы третьим Берлином. Это то, что строится и уже построено на месте Стены. То, что там происходит (а на этих швах происходит что-то немыслимое) – это уже Берлин–три. И Берлин так динамично развивается, что я думаю, он просто обречен на будущее, потому что настоящее в нем как-то стремительнейшим образом становится прошлым. Если сравнивать с Парижем, то Париж – это город прошлого... А Берлин - будущего.

- А Москва?

- А Москва – настоящего. Там какая-то такая напиханная энергия, как будто вот–вот что–то случится. Я Москву как-то очень неоднозначно трактую. Это и опасный город.

- Как Вы провели свою берлинскую неделю?

- Как-то хаотично. Я сейчас сам себе напомнил героя романа–поэмы «Москва - Петушки», который никак до Кремля не мог добраться. И я всю неделю никак не мог дойти до Рейхстага, потому что меня всё время что-то уводило в сторону... Отец мой в войну дошел до Рейхстага, а я в эту неделю – нет.

Еще один участник проекта «Стереограммы» – московский философ Михаил Рыклин. Он показал столицы не так, как видел их сам, а глазами других людей, когда-либо их (столицы) посетивших. Таковым оказался Вальтер Беньямин в эссе Михаила Рыклина о Москве под названием «Запретный город». В этом эссе автор очень хорошо описал, как выдающийся немецкий философ воспринимал Москву в двадцатые годы, когда он там был, и что, собственно, из его восприятия сохранило актуальность до нашего времени.

В эссе Рыклина читаем: «Москва одновременно столица мировой революции и мировой деревни... В каком-то смысле Москва – это идеальная Россия. Только века жестокого централизма могли вызвать к жизни город, всосавший в себя всю страну...»

- Каким Вы видите будущее Москвы?

- Будущее любой страны – это ее настоящее, как правило. То, что в настоящем есть, то будет и в будущем. Все-таки Россия находится в Азии, и Москва будет строиться в более широком пространстве. Во всяком случае, будет пытаться играть какую-то роль геополитическую. Сейчас она неуклюже это делает. Я думаю, что России нужно отказаться от идеи Великой Державы и пытаться решить свои домашние проблемы. Какое-то время она должна заниматься исключительно сама собой и понять, что она из себя представляет. И перестать ассоциировать себя с Советским Союзом в такой мере, как это делается сейчас.
Германия сейчас строит Берлин, как столицу большой Европы, в которую входит и Россия. Москва тоже является столицей, столицей Евразии, это тоже огромное пространство. А есть ещё город Нью-Йорк, который просто является столицей всего, столицей мира.

- Ваши самые сильные впечатления, когда Вы приезжаете в Берлин?

- Первое ощущение, когда я приезжаю из Москвы, что это абсолютно другие отношения между пешеходом и водителем. Тебе машины уступают дорогу. Даже, если ты нарушил какие-то правила, на тебя, тем не менее, не полезут. Тебе, может быть, будут сигналить, но давить они тебя не будут. Такое чувство, что ты попадаешь в другой мир, где другие отношения между людьми, и где люди в принципе стремятся договариваться – в отличие от России, где люди часто пытаются не договориться, а силой утвердить свои права. Это огромная разница.
Есть ещё одна вещь. Как–то не так давно в историческом музее на Унтер–ден–Линден прошла выставка «По заданию партии», выставка гэдээровского искусства. Меня поразила книга отзывов, которую я начал читать. В основном в эту книгу писали бывшие жители ГДР, восточные немцы. И где-то на 80 процентов это ностальгия по ГДР, ностальгия по стране, где не было безработицы, где люди жили материально пусть более стесненно, но зато они не имели многих проблем. Вот эта ностальгия существенна. Это меня в Берлине очень удивляло.

Нет правил без исключения. Таковым исключением оказалась Татьяна Щербина, которая, в отличие от других авторов сборника, впервые посетила столицу Германии. До этого московская поэтесса долго жила в Париже, Нью-Йорке и в Мюнхене, вот только до Берлина никак не добиралась. С восхищением неофита поэтесса делится своими впечатлениями.

- Какой для Вас Берлин сегодня?

- Живой, развивающийся, растущий. Редкая ситуация, когда ты попадаешь в город, который живет перспективой. Всё там происходит, и понятно, что еще много всего можно сделать и еще много всего будет... Западная часть Берлина – она более или менее гомогенная, а восточная – там контрасты. Там то, что еще осталось с гэдээровских времен, там то, что реставрировалось... То есть там огромная работа проделана, и это сразу видно. И атмосфера разная. Если в западной части города она очень, скажем, европейская, то восточная часть - это что-то совсем другое.

Но важнее, чем эта невидимая стена, всё ещё разделяющая Берлин, для Щербиной оказалось отличие Берлина (и других западноевропейских городов) от Москвы.

- Вот такая вещь (это не только в Германии) – метро или автобусы. В Москве дверь открывается, так сказать, централизованно, тогда люди могут выйти из метро или из автобуса. А здесь ты сам должен нажать на кнопочку, и тогда дверь откроется. В этом смысле ничего специфически немецкого нет. Ну вот я как раз здесь об этом подумала. Ведь это как бы подчеркивает менталитет: человек хочет выйти, он нажал на кнопочку и вышел, если ему нужно. А в России это «они» открывают, кто-то. Вот «они» открыли – можешь выйти. Не открыли – выйти не можешь... То есть когда надо, тогда они откроют. А когда не надо - не откроют. Здесь, на Западе, есть такой акцент на активность и самостоятельность - ты должен произвести какое-то действие. А в России наоборот. Такая тенденция была все советские годы и даже раньше: стремление людей к тому, чтобы был кто–то, кто открывает, кто за всё отвечает, всё знает. А ты только ждешь, что тебя или в тюрьму посадят, или дадут что-нибудь, или накажут, или похвалят, или наградят чем-то. Есть такое...

Немецкие участники проекта «Стереограммы» - Катя Ланге-Мюллер, Тильман Шпенглер, Эльке Шмиттер, Харлампий Орошаков, Берт Паппенфус и Ганс Цишлер - не раз бывали в Москве. А лирик Берт Паппенфус умудрился в нежнейшем возрасте, еще в советские времена, даже целый год провести в Ленинграде, где он окончил 7 класс средней школы.

Кроме того, Берт Паппенфус является одним из вдохновителей знаменитого в Берлине кафе «Бургер», где раз в неделю, а то и чаще, устраиваются русские литературные или музыкальные вечера. Вечера – название условное, потому что порою они затягиваются на всю ночь.

- Берлин для России – это что–то вроде ворот на Запад. И наоборот тоже: для Запада Берлин – это транзитная пересадка на пути в Россию. Мне кажется, что важнейшая функция Берлина и Германии вообще – быть такими воротами, шлюзами, промежуточной станцией.

В своем берлинском эссе Паппенфус написал: «Да здравствует ПУЛАГ!» Аналогия с «Архипелагом ГУЛАГ» понятна. Но что такое «П»? Это Путин?

- Я имел в виду приватное, то есть частное, не государственное. Но «П» означает, конечно, и Путина, и многое другое. Как пелевинское «поколение П». Это и Провокация.

Ещё один немецкий автор сборника – Ганц Цишлер. Он известный актер и писатель. Более 30 лет живет в западной части Берлина.
Свое эссе о Берлине он начинает со сопоставления берлинского медведя (это символ города) с русским: «Берлин очнулся от зимней спячки. А русский медведь в суровые зимы «холодной войны» (1949-1989) настолько ослаб, что тяжко заболел. Он дрейфует на гигантской льдине евроазиатского пространства, и его вид вызывает жалость...»

- Почему жалость?

- Я же вижу, как страшно прожорлива Москва, как жадно она глотает, – как изголодавшийся после долгой зимы медведь. Но вот что интересно. Как–то я был на Измайловском рынке, там водили медведя на цепи. Его хозяева собирали деньги – якобы на то, чтобы прокормить медведя. Это был чистой воды цинизм. Люди, водившие совершенного измученного зверя и жалостливо призывавшие москвичей помочь ему, конечно же, собирали деньги не для него, а для себя. Когда я захотел это зрелище снять на видеокамеру, они стали жутко агрессивными и закричали, требуя денег за съёмку: «One dollar! One dollar!»

Цишлер пишет о Берлине, как о живом существе. Он, например, сравнивает Берлин с водяным пауком. Но если посмотреть на план Москвы с её кольцами и улицами, расходящимися из центра, то она тоже напоминает паука.

- Мне кажется, что Москва была когда–то очень цельным городом, пока Сталин не разрушил её, то есть где–то до 1934 года. Это был очень компактный город, облик которого во многом определяли Византия и православие, сакральный город. Достаточно посмотреть фотографии старой Москвы, чтобы в этом убедиться. Всё это было сломано сталинскими радиальными кольцами, имперским (проявившимся и в архитектуре, и в планировании города) укреплением центра. Имперская идея и мания величия изуродовали Москву.

- В отличие от Берта Паппенфуса, ориентированного на русских футуристов, на Хлебникова, у Вас должны быть иные пристрастия и подход к русской литературной традиции.

- Моё особое отношение к России сформировалось под влиянием двух выдающихся личностей: Иосифа Бродского, с которым я был хорошо знаком лично и от которого очень многое узнал, и под влиянием Марины Цветаевой, точнее говоря, стихов Марины Цветаевой. В них проявилось самое экстремальное и, может быть, самое великое, что есть у России.

Особое место занимает среди авторов сборника «Берлин – Москва. Стереограммы» Харлампий Орошаков. Он, несмотря на свое российское происхождение, представляет немецкую сторону, являясь своеобразным интеграционным центром. Потому что не только владеет обоими языками, но и, по его собственным словам, обладает «русской душой, сдобренной западным менталитетом...» Орошаков – потомок эмигрантов первой волны.

Как он сопоставляет Берлин и Москву?

- Берлин может, в лучшем случае, стать лишь карикатурой на Москву. Впрочем, я в этом ничего плохого не вижу. Это было бы даже хорошо, так как сделало бы Берлин увлекательным и безумным городом. Хотя, конечно, и более опасным. В Москве я ощущал размах жизни, её скоротечность, угрозу... Эта жизнь жестока и уродлива, но есть в ней и красота. Берлин – твердыня, а Москва – это молох, который постоянно разрушает и восстанавливает. В Москве много абсурда – например, кофе за двенадцать долларов в отеле «Кемпински». Полный абсурд. А Берлину не хватает московской чертовщинки. Где золотая середина?