18.12.2001 Проект "Русский Дильтей". Взгляд российского участника проекта

- Правила ударения в этих случаях разнообразны. В России сложилась привычка говорить произносить имя философа с ударением на последний слог, хотя некоторые из переводчиков, которые работают над нашим изданием, предпочитают германизированную форму с ударением на перовый слог. Я предпочитаю традиционную узнаваемую форму. В тех же случаях, когда возникают различия при написании собственных имен мы все же старались выбрать единую форму. Например, писать не «Хайдельберг», а использовать привычное русское «Гейдельберг», или вместо «Хайне» писать «Гейне».

- В Германии степень известности Дильтея меняется. В начале 20 века он приобрел известность своим сборником статей по истории немецкой литературы о Гете, Лессинге, Гельдерлине. Причем не только в узком кругу специалистов. В Дневниках Кафки 1914 года есть запись: «прочитал "Гете" Дильтея, огромное впечатление, я полностью захвачен». Так, что были времена, когда образованной публике Дильтей был хорошо известен. Он был для тогдашнего молодого поколения связующим звеном философской и гуманитарной культуры.

Родившийся в 1833 году он слушал лекции ближайших учеников Гегеля, знаменитого историка Ранке, филологов братьев Гримм. А на закате жизни он общался с поколением немецких философов, которые определяли в 20 веке лицо философии – например Эдмундом Гуссерлем. И это положение посредника между эпохами характерно для всего творчества Дильтея: Для него центральные понятия – жизнь и история. Его основные философские усилия были направлены на прояснение основ гуманитарных наук или «наук о духе», на решение вопросов – что означает истинное познание в историческом или литературоведческом исследовании, что является предметом изучения в гуманитарных науках и чем они отличаются от естественных наук.

Дильтей описывал различие естественных и гуманитарных наук в виде различия двух типов познания: природу мы «объясняем» посредством законов и формул, историческую жизнь мы «понимаем», т.е. стремимся познать мотивы и цели человеческих поступков. Этот круг философских проблем имел огромное значение на рубеже 19-20 веков, когда формировались гуманитарные науки и стремились утвердить свой научный статус. Кстати эти проблемы являются сегодня вновь темой горячих дискуссий в связи этическими проблемами медицины и генетики: Существует ли самостоятельная сфера культуры и истории или она сводится к биологическим механизмам. Поэтому интерес к творчеству Дильтея в последние годы вновь возрос.

Издание Дильтея в России преследует, однако, еще одну цель. Дело в том, что после крушения марксизма в гуманитарных науках возник теоретический вакуум – ученые предпочитают не интересоваться основами своей научной деятельности, не занимаются прояснением тех методов, которые они используют в своих исследованиях. А это как раз и есть главная тема философии гуманитарных наук. Вместо этого повсюду в вузах вводится дисциплина под названием «культурология», научный статус которой невозможно определить – это просто собрание отрывочных сведений из различных теорий и концепций – смесь семиотики, постструктурализма, а также отдельных философских учений. Трудно сказать даже, чем специально занимается эта дисциплина. «Культурой» - но ведь ее изучают все гуманитарные науки, а как целостного предмета ее не существует. Я думаю, что культурология пытается утвердиться на том месте, которое в системе знания занимает философия. Но в отличие от философии, функция которой заключается в критическом осмыслении фундамента научного познания, культурология – дисциплина совершенно догматичная и в этом смысле – она достойная правопреемница умершего марксизма-ленинизма. В этой ситуации мы стремимся с помощью перевода и обсуждения трудов Дильтея стимулировать рациональную и критическую дискуссию о философских вопросах гуманитарных наук. В пику культурологии. Дильтей в этой связи интересен еще и тем, что он занимался не только чистой философией, но был и крупным специалистом в конкретных гуманитарных науках: в филологии, истории, искусствознании. И он всегда стремился учитывать практику гуманитарно-научных исследований в своих размышлениях о рациональных основах этих наук.

В русско-немецком философском диалоге начало века – пожалуй самый плодотворный период. В России переводилась масса текстов немецких философов, велись дискуссии о Марксе, о Канте, о Ницше. Самые новые публикации в Германии становились сразу предметом обсуждения в России. Наконец, был создан проект совместного философского журнала – это знаменитый «Логос», издание которого осуществлялось параллельно на немецком и русском языке с 1910 года. Идея универсальной философии культуры, объединяющая мыслителей поверх национальных границ – такова была программная идея журнала. Ей, однако, увы не суждено было просуществовать долго. Отдельные национальные идеи взяли верх над универсализмом Логоса, когда разразилась первая мировая война и члены совместной редакции журнала пошли воевать друг против друга – Федор Степун в рядах русской армии, Рихард Кронер – немецкой. Когда же после революции большинство независимых русских философов было выслано в 22 году из Советской России и они прибыли в Германию, то восстановить былой диалог уже было невозможно.

История русской философии в эмиграции – это почти целиком история взаимного непонимания русских и немецких философов. С одной стороны, приехавшие из России натолкнулись на полное безразличие к себе со стороны немецкого научного сообщества. Вся их деятельность прошла незамеченной, настолько, что даже сегодня среднестатистический немецкий профессор философии на вопрос, знает ли он каких-нибудь русских философов, сможет назвать не более двух-трех имен, причем два из них будут Толстой и Достоевский. При том, что очень многие работы русских философов были опубликованы по-немецки, и даже издавался журнал «Русская мысль» на немецком языке. Германия была тогда слишком занята проблемами своего ущемленного национального самолюбия, чтобы обращать внимание на голос эмигрантской философии. В конце концов многие русские философы покинули Германию, а после прихода к власти нацизма вынуждены были даже вновь эмигрировать, как например Семен Франк.

С другой стороны, и русские мыслители, приехавшие в Германию, оказались не в состоянии освободиться от мифа «самобытной русской философии» и не проявляли особого интереса к жизни немецкого философского сообщества. Бердяев, к примеру, рассказывал в своих мемуарах о встречах с известными немецкими философами в конце 20х годов и о том чувстве разочарования, которое он испытал от них. А Франк признавался в письмах того же времени – «Германия – это духовная пустыня». И это в период, когда философская жизнь в Веймарской республике буквально кипела новыми философскими идеями и концепциями!

Помимо мифов национальной самобытности, которыми жила и русская, и немецкая философия после первой мировой войны, в этом процессе взаимного отталкивания сыграла значительную роль и разница в отношении к самой философии. В России начала века было принято подчеркивать «стремление к «жизненной правде»», характерное для русской мысли. По существу, однако, такое стремление означало преимущественно утилитарное отношение к идеям. В философии ценилась не внутренняя согласованность аргументов, а возможность их практического использования, их влияния на политическую практику. Немецкий социолог Макс Вебер, посвятивший огромное исследование российской политике и идеологии, придумал даже специальный термин «гносеологические политики», имея ввиду тот факт, что даже самые отдаленные от жизни вопросы теории познания становились предметом политических дискуссий и партийных распрей. В этой связи вспоминается не только пример Ленина с его одиозной книгой «Материализм и эмпириокритицизм», но и деятельность философа и богослова Сергея Булгакова, который стремился использовать философию Владимира Соловьева для создания партии христианской политики и ее идеологии.

Когда же высланные из России философы непосредственно сталкивались с немецкой системой университетской философии, где проблемы решались в форме анализа и истолкования отдельных текстов и понятий, это вызывало у них ощущение безжизненности немецкого философствования. Тот же Бердяев писал с презрением: они изучают проблему «свободы» у Шеллинга, Хайдеггера, Ницше, вместо того, чтобы решать ее жизненно, конкретно. Он не замечал при этом, что тогда философия как самостоятельная форма знания становится не нужна. Конкретно, в жизни нет проблемы свободы – это философская категория, есть проблема того, могу ли я говорить, что хочу, или могу ли я делать, что хочу. И в этих различных философских установках коренился на мой взгляд источник взаимного непонимания. Немцам вся русская философия казалась сплошной мистикой и наставлениями как жить, а русским – немецкая философия представлялась абстрактным резонерством.

Хотя были и примеры положительного диалога и включения русских мыслителей в философское сообщество, как в случае с русско-французским историком науки и философом Александром Койре или правоведом и социологом Георгием Гурвичем. Они оказали значительное влияние и на развитие европейской философской мысли.

В начале века в России существовал весьма значительный интерес к творчеству Дильтея. Достаточно сказать, что на его смерть в 1911 году откликнулись несколько центральных журналов, в том числе «Русская Мысль» и «Логос». Были опубликованы переводы его нескольких статей – о сущности философии, по теории психологии и о типах мировоззрения. Причем это были вообще первые переводы Дильтея на иностранные языки.

Его идеи активно обсуждались философами и психологами. Очень подробный разбор философии Дильтея сделал Густав Шпет: его интересовала в первую очередь проблема определения способов исторического познания и в этой связи теория понимания Дильтея была путеводной нитью в его собственной философской работе. Семен Франк переосмысливал некоторые идеи Дильтея в своем философском учении о человеке. Наконец, психолог Лев Выготский, уже в начале 20-х годов изучал Дильтея в ходе работы над собственной концепцией культурно-исторической психологии.

Так что, начало исследований Дильтея в России было многообещающим. Поэтому одной из задач нового издания Дильтея по-русски – в том, чтобы найти связи с этой традицией, и снова стимулировать дискуссию о философских основах гуманитарных наук.