23.12.2001 «Парижские зарисовки» Сергея Невского / Проблемы немецких толкиенистов
Джеймс Болдуин как-то сказал, что Париж похож на человека, который торгует полуразложившимся трупом своей бабушки. Не споря о верности этой метафоры, пожалуй, следует сказать, что прошлое этого города интереснее его настоящего. Настоящее - это становление, несоблюдение канона, все что привлекает, бросается в глаза режет слух, и заставляет нас говорить, «нет, это невозможно описать, это Вы сами должны увидеть». В Париже напротив, вид города подчинен издавна устоявшемуся стилю. Это, прежде всего музей, Диснейленд для полуобразованных буржуа, собирательный образ Европы старательно законсервированный в угоду приезжим. Если в Германии туриста раздражает тупой рационализм архитектуры, отсутствие фантазии в городской застройке, то здесь, напротив, на нервы действует ее избыточность, которая в действительности не более чем несколько иной вид мещанства. Асимметричные формы, которым парижане отдают явное предпочтение, оставили свои следы всюду: в звездообразных площадях, в дизайне телефонных будок, запутанных переходах метро, и главное в огромном количестве запретов, условностей и предписаний, призванных осложнять жизнь населению.
Больше всего Париж напоминает Москву середины 90-х: все дорого, все запрещено и ничего не работает. Выпить пива в баре стоит немыслимых денег. Не говоря - пойти потанцевать, отсюда - буйный цвет субкультуры: бесплатные вечеринки, концерты в подворотнях и дискотеки на заброшенных кораблях. Одно из самых знаменитых мест такого рода расположено напротив музея Пикассо: что-то вроде художественной коммуны. Это обычный двор–колодец, попадаешь туда через узкую створку ворот. Во дворе рассыпаны монеты и съестные припасы. Это, говорят нам, инсталляции. Скульптуры из железных обрезков стянуты проводами и серпантином, на втором этаже полстены как не бывало в темном проеме стоит унитаз, на нем сидит печальный молодой человек и грустно смотрит вниз. Внизу праздник: две черных женщины с золотыми зубами поют спиричуелс, а другой, не менее печальный житель коммуны аккомпанирует им на конге.
Еще более знаменитая вещь ”Cote a cote”, альтернативные галереи с концертным залом, расположенные в самом фешенебельным квартале Парижа на улице Риволи. Некий человек получил там в наследство дом и отдал его в распоряжение бедным художникам и музыкантам. В верхних этажах выставочные залы, а в подвале по субботам играют джаз. В галереях на вид все как полагается в альтернативных местах: на потолке – ковер, на полу растет трава, на стенках местами пестрые и безвкусные объекты. А местами фотографии, приглядевшись к которым понимаешь что парижская богема, должно быть все-таки очень и очень небедна.
Забегая вперед, сразу скажу что вообще, современное искусство в Париже встречается чрезвычайно редко. Большая часть галерей в центре города забита дешевыми фальшивками под Шагала и беспредметников начала 20-х годов. На окраине есть небольшая улочка с актуальными галереями, но существование она влачит весьма жалкое. Тоже происходит и с современной музыкой. Любовь парижан к устоявшимся репутациям, поляризует и, в конечном итоге очень обедняет музыкальную сцену, жестко разделяя ее на звезд, которым достается все, и подполье, в котором невольно оказываются 90% пишущих и музицирующих.
В отличие от Германии, где развитие современной музыки определилось радикальным переломом в начале 50-х, когда молодые композиторы вдохновленные идеями Адорно отвергли постромантический музыкальный истеблишмент, скомпрометированный любовью нацистов к Штрауссу и Орфу, французы обошлись без революций. Как и сто лет назад на поверхности оказывается лишь то, что отвечает представлениям богатой буржуазии о том, что такое современное искусство. Единственный высокооплачиваемый парижский ансамбль современной музыки Intercontemporain, основанный Пьером Булезом, дает 6 концертов в год и современная музыка в его репертуаре это, как правило, - Стравинский, Шёнберг и Дебюсси. Тем более удивительно, что парижане охотно экспортируют радикальную музыку из Германии, особенно если у нее есть шанс оказаться в моде, так в сентябре в парижском Palais Garnier прошли гастроли Штуттгартской театра с Оперой Хельмута Лахенманна «Девочка со спичками», сочинения столь же прекрасного, сколь трудного для восприятия. Точно также, по рассказам очевидцев, сюда в 70-е годы завозили немецкое авторское кино и немецкий танцевальный театр.
Поэтому вернемся в подвалы. Традиция джазовых клубов здесь жива и недавно самый крупный из них New Morning отмечал свое 20-летие. Расположен он среди помоек и проходных дворов 11 округа. За незаметной дверью открывается зал с низким потолком в глубине столики бар и сцена. На сцене появляется массивный черный человек, 2х2 метра садится за ударную установку и начинает выдавать ритмы удивительной красоты и сложности. Человека зовут Майкл Блэнд, это бывший барабанщик Принца. Публика, тоже большей частью африканского происхождения собирается вокруг сцены, завывает и раскачивается в такт музыке.
На одном из таких концертов я познакомился с молодым швейцарским гитаристом по имени Роман. Выяснилось что мы соседи по Cite des Arts, и что он приехал в Париж на три месяца по стипендии кантона Берн. Я стал заходить к нему в ателье выпить чаю: спиртных напитков он не потребляет. На днях в гостях у Романа был его друг, студент-философ из Берна по имени Петер. Мы разговорились о швейцарской армии. Петер служил в артиллерии, обслуживал огромные, зарытые в землю гаубицы, нацеленные всегда только в одном направлении: на восток. Иногда, во время маневров снаряды перелетали через горный хребет и взрывались в соседнем Лихтенштейне. После того как однажды такая случайная бомба уничтожила деревенский колодец, лихтенштейнцы решили объявить Швейцарии войну, но потом почему-то передумали. «Жалко, - говорю я, была бы великая битва двух велосипедных армий». «Не, - ответил Петер, - велосипеды в армии уже отменили. Еще должны были отменить почтовых голубей, кавалерию и ракеты средней дальности. Только у лошадей оказалось довольно сильное лобби, поэтому кавалерия, скорее всего, останется. А у велосипедов лобби не было». В конце ноября у Романа кончилась стипендия и он стал собираться на родину, в кантон Берн. Я зашел к нему проститься. Посреди комнаты, среди коробок с вещами, стояла раскладушка. Из-под одеяла выглядывали морды трех плюшевых медведей, двух бурых и одного белого. «Белый, - сказал Роман, перехватив мой взгляд, - из них самый сильный. Но если ты с ним по-хорошему, он ничего тебе не сделает».
Парижские бары - отдельная история. Лучшие из них расположены в районе Марэ и вокруг площади Бастилии. Марэ в Парижской жизни занимает особое место. По-французски это слово означает «болота». В средние века это был всего лишь заболоченный берег Сены, по которому проходила старая римская дорога. В двенадцатом столетии болота стали осушать и в Марэ поселились братья знаменитого ордена тамплиеров. В их память назван Бульвар де Тампль, огибающий Марэ с северной стороны. Население Марэ менялось с каждым веком до неузнаваемости. Сначала там были дома призрения. Из них составилась главная и самая живописная улица Марэ - Рю Фран Буржуа. Фран Буржуа это значит - свободные граждане - то есть те, кто был настолько беден, что освобождался от уплаты налогов. Потом там жил король. Причем не какой-нибудь, а Карл Великий. Сегодня основное население в Марэ – это ортодоксальные евреи и гомосексуалисты. Лавки талмудистов, и закусочные с кошерной едой чередуются с гей-барами, кафе и вовсе загадочными заведениями, в которых днем стригут, вечером торгуют книгами и эротическим бельем, а по ночам и вовсе Бог знает чем занимаются, - снаружи не видно, но слышно буханье диско-музыки и легкие вскрики.
Самый знаменитое заведение называется «Миксер». Публика тут самая разношерстная, вчера я, например, встретил там свою соседку, художницу из Вены. Она стояла у стойки и меланхолически перелистывала парижский каталог эротических услуг. Его страницы были усеяны фотографиями мускулистых насупленных мужчин, напоминавших положительных героев американских боевиков. Предложение явно не вызывало спроса: «какие-то они все серьезные...», задумчиво сказала художница, возвращаясь к пиву. Стены в «миксере» окрашены в ядовито-зеленый цвет, над входом нависает что-то вроде церковной кафедры, на ней по очереди сменяя друг друга, восседают DJ. Более колоритный бар расположен в двух шагах от Бастилии, там вместо диджейских вертушек звучит Рождественская оратория Баха, а после часу ночи, несмотря на протесты посетителей из репродуктора раздается колокольный звон. Пиво тут стоит немного дешевле, чем в «Миксере», а стены и даже потолок украшены изображениями Девы Марии. Зато туалет оклеен порнографическими картинками на любой вкус, и на двери, чтобы народ не засматривался, висит табличка: «лимит пребывания 5 минут, чтение дозволяется».
Бесконечные регламентации и запреты тоже, кажется, необходимая составляющая парижской жизни. Запрещено многое: ходить по улице с банкой пива, громко петь, плавать в бассейне в длинных плавках и еще немало интересных вещей. Однако по-настоящему французская любовь к запретам расцвела после 11 сентября. Всеобщий страх перед террором превратился в Париже в вопрос стиля, в благодатную почву для местного тщеславия. Мрачные люди в униформе проверяют сумки в каждой лавке, а при входе в ботанический сад вас обыскивают с металоискателем. На почте у вас выписывают данные из паспорта, на случай сибирской язвы в вашем письме, а в метро гуляют десантники с автоматами. Понятно, что такая политика дорого стоит, и никакому разумному государству это не по карману. Поэтому в то время, когда по всей Европе проходят антивоенные демонстрации, в Париже на улицу выходят полицейские. Они хотят денег. Молчаливое шествие офицеров, растянувшееся на несколько километров по рю Сэн Антуан, было последней картинкой, которую я увидел перед отъездом в Германию. Люди с военной выправкой молча брели под тихую музыку, активисты раздавали листовки с петициями. Я пробрался через толпу к станции метро и поехал на Восточный Вокзал.
Проблемы немецких толкиенистов
Трилогия «Властелин колец» Джона Рональда Руэлла Толкиена - одна из самых популярных книг всех времён и народов, переведена на десятки языков, разошлась по миру тиражом чуть ли не в 100 миллионов экземпляров. Волшебный мир Толкиена называется Средиземье. Его история напоминает историю нашего, земного мира, истерзанного войнами и угнетаемого сатрапами, основывающими свою власть на лжи и насилии. Герой, призванный спасти Средиземье и разрушить силу волшебного кольца – хоббит Фродо – живёт в норке, не обладает, по словам мага Гэндальфа, ни силой, ни мудростью... Но именно ему уготовано стать звеном, связующим цепь волшебных событий... Клубы фанов Толкиена существуют в Америке, Европе и России. Молодые и взрослые «толкиенутые» играют в добрых эльфов и злых орков, устраивают воркшопы и конкурсы на знание материала.
Кинопремьеру первой части бессмертного эпоса фанаты Толкиена и ждали и боялись, как никак, кино и литература - два самостоятельных жанра. Наши субъективные визуализации героев книг чаще всего воплощаются на экране в некоем собирательном образе, меньше всего похожем на наши фантазии. Но на этот раз студия New Line Cinema и широко известный любителям трэш-фильмов новозеландский режиссёр Питер Джексон не разочаровали ни заядлых «толкиенистов», ни просто любителей фэнтэзи. Публика довольна, премьера в кинотеатрах Германии в ночь на четверг сопровождалась шумными пати с шампанским, конкурсами костюмов, сражениями на мечах и розыгрышами ценных фэнтэзи-призов. Производители картины потирают руки в предвкушении сверхприбылей: сборы уже после первой недели показа в США и Европе приближаются к 70 миллионам долларов, тогда как экранизация всей трилогии обошлась вроде бы в 300 миллионов. Вздохнув после премьеры с радостью и облегчением, немецкие поклонники эпических саг вспомнили о другой серьёзной проблеме. Мифический эпос Толкиена в Германии до недавних пор был известен лишь в классическом переводе Маргарет Карру. Поступившее в продажу год назад новое издание в переводе Вольфганга Креге, германские токлиенутые встретили в штыки. Перевод сделан без любви, текст опошлен, язык по непонятным причинам модернизирован, авторский стиль разрушен. Немецкое общество почитателей Толкиена, набросилось на переводчика и издательство «Клетт-Котта» аки Фродо на чёрных всадников.
«Ну, это не совсем так. С момента появления нового издания «Властелина колец» прошёл год, за это время мы в многочисленных дискуссиях с толкиенистами и просто читателями, обсуждали его достоинства и недостатки по сравнению с классическим переводом. Наше общество представляет интересы этой книги в Германии и настаивает на серьёзном и вдумчивом обращении с материалом. Ещё в июле 2000, когда появился релиз нового перевода одной из глав, мы организовали специальный воркшоп. В обсуждении участвовали несколько десятков компетентных коллег. Проведённый нами сравнительный анализ фрагментов текста, имён собственных, отдельных фраз и слов показал, что в 14 случаях из 20 перевод Карру был лучше. Например, одна из глав называлась в оригинале ”The forbidden pool”, в переводе Карру – ”Verbotener Weiher”, то есть «Запретный пруд», причём Карру употребила архаичное «вайер», а не более современное «тайх». А вот Креге перевёл название этой главы, как «Der bewachte Fischteich”, то есть буквально - «Охраняемый рыбный пруд». Ну что это такое... По поводу имён хоббитов, Толкиен в 60-е годы составил специальный указатель на 20 страницах, как что следует понимать и как произносить. Но Креге не учёл этого. На наш взгляд, если и браться за новый перевод, то необходимо учесть всё возможное, чтобы новый перевод получился лучше прежнего»,
- говорит Марсель Бюллес, председатель Немецкого общества друзей Толкиена. В новом переводе к великому ужасу толкиенистов нашли употребление словечки типа «шеф», «фирма», полужаргонное утверждение «лого» и прочий новояз. Бюллес и его коллеги работают над подробным комментированным списком ошибок и недостатков, который собираются предоставить издательству. Особое негодование немецких толкиенистов вызывает тот факт, что классический перевод продаётся лишь в дорогом подарочном издании. «Властелин колец» в бумажной обложке, доступный рядовому покупателю, содержит ненавистный перевод Креге.