Воспоминания поэта Норы Пфеффер (2)

- Ей был вынесен оправдательный приговор. Скажите своими словами.

- Да, да. Ей был вынесен оправдательный приговор. Она пришла домой, то есть мы ее все дети проводили, мы приехали домой, и она села у дедушки в комнате. Вы представляете, какая радость для моего дедушки! И она рассказывала: «Бог мне помог». И так подумала: «Да, Бог маме помог, но моими руками». Так он и помогает Бог, мы просто орудие. И вот так Бог помог моей матери. А потом я сказала ей, причем она так испугалась. Она рассказывала еще, что все ее дело… Когда я рассказала про письмо, она говорит: «А теперь я понимаю, в чем дело». Когда кончилось следствие, она должна была подписать каждую страницу, это такой закон, и мне приходилось это делать. Ну, ее главным образом расспрашивали про Элю, и все, что было про Элю красным карандашом вычеркнуто, перечеркнуто было. Кто имел право это так перечеркивать, если не сам Берия. Ну вот. И тогда мы поняли, что письмо дошло. И она очень испугалась, когда я сказала, что написала письмо, и что помогло.

А у папы, то есть я написала и про папу. Но у папы было гораздо меньше обвинений, которые были недостаточны, чтоб открыть судебное заседание. И ему «по подозрению» дали 3 года. Но потом наступили 37 и 38 год, тут же добавили еще 3 года. Началась война – еще 4 года. И папа отсидел 11 лет! Ни за что, без суда. Вот так.

Последнее, что я хочу еще добавить, это следующее. Мы узнали, когда мы ходили передачу папе отнести уже в пересыльную тюрьму, нам сообщили, что папу увезли на вокзал, откуда его отправят дальше. Мы тут же поехали на вокзал и еще застали его. Поезд еще не отошел. И у него был рюкзак перед вагоном, где решетки были на окнах. Мы простились.

- А папа был в вагоне?

- Нет, он как раз должен был зайти. И последнее, что я от него видела, это английская булавка, которая висела сзади на каком-то кармашке этого рюкзака. Почему то сохранилось это в памяти, вот эта мелочь – английская булавка.

Что еще хотела сказать, что Эля же собиралась поехать к жениху, уже получила визу.

- С помощью Берии?

- С помощью Берии. Но тут письмо от него, что он не мог дождаться, он женился. И вот Эля осталась на всю жизнь у Серго, и она как бы была членом их семьи, потому что они все очень хорошо к ней относились. И вот получилось так, что Ежов, видимо, из Москвы хотел копать под Берию. А тут Берия понял, кто еще мог копать под него, только Ежов. И его перевели в Россию в Москву, и он сумел Ежова сместить. Эля осталась у Берия, и она воспитала Серго Берия, а потом детей Серго Берия. Так что она много-много лет там была. И когда Берия попал тоже в опалу, тогда она еще была. Но последние данные, которые я о нем слышала это… Я за достоверность тут не ручаюсь, потому что это одна двоюродная сестра Эли мне рассказывала в Алма-Ате. Она приезжала туда, специально хотела меня увидеть и рассказывала, будто бы, когда Берия был уже арестован, Эля была одна дома, и он будто заявился и сказал: «Эля, меня нарочно отпустили, я мог бы сейчас взять самолет и выехать в Англию, но я этого не сделаю, потому что меня обвиняют быть английским шпионом, а я не шпион, и поэтому я останусь. И пусть расстреляют». Но за достоверность я не ручаюсь.

- Я закончила школу, я поступила в университет, вернее в институт иностранных языков на английский факультет, а экстерном я сдавала немецкий. Тогда это было возможно. Общие предметы: психологию, лингвистику, марксизм, ленинизм я один раз сдавала, а специальные предметы: историческую грамматику и так далее, и так далее я, конечно, для двух: для английского языка и для немецкого языка. Я сумела это сделать, и я еще студенткой… Мама, которая заведовала секцией немецкого языка в медицинском институте, меня устроила там работать с ассистентами, а потом и со студентами я работала. И таким образом у меня в трудовой книжке еще 4 года работы в высшем учебном заведении, в медицинском институте.

Да, наших выслали всех. Выслали 18 октября в Казахстан, в Сибирь.

- Всех немцев.

- Всех немцев, да. Всех немцев выслали из Тбилиси именно 18 октября. Дедушку не взяли, потому что был не транспортабельный лежачий больной. А меня не взяли, потому что у меня муж был грузин.

До 43 я еще работала в институте, а мои уже там были. Осталась я с дедушкой. И вот дедушка скончался. Была еще неродная бабушка, это бывшая подруга моей бабушки, которая очень рано скончалась. Она жива в Харькове, была одинокая. А дедушка очень страдал без бабушки тоже от одиночества. Ну и они были хорошо знакомы, и решили, и мама уговорила дедушку, он поехал за ней и привез ее. Вот так как-то это было, это я уже точно не помню. А потом, значит, он заболел, ему сделали операцию мочевого пузыря, где через трубку все отходило. Через катетер отходила моча в бутылочку. И это надо было особым вазелином каждый раз, чтобы не больно было вставлять катетер в мочевой пузырь. Во-первых, промывать надо было мочевой пузырь, и потом надо было вставить этот катетер и снова перевязать. В общем, дедушка очень много перенес. Но он очень много лет вот так жил.

- А у вас уже был ребенок? Об этом вы ничего еще не сказали.

- Да. Когда в 40-м году 5 августа у меня он родился, и в 41-м мужа забрали на фронт. Вот муж был на фронте, ребенок у меня. И 9 ноября 43 года… Нет, простите, 6 ноября 43 года скончался мой дедушка, я его похоронила. А дедушка моего мужа мне прислал монашенку, чтоб она мне помогла, я одна же была. Она была еще у меня дома, два дня после смерти. 9-го, нет 11 ноября это было… 11 ноября ночью вдруг опять звонки. И опять через садовую калитку. Две женщины… Нет, двое мужчин и одна женщина сделали обыск, меня забрали с собой. И ребенок спал, в каждой руке по картофелине. Уже же очень трудна была жизнь. И такая картофелина, это с удовольствием он ел. Рядом лежал еще зайчик его и слоник, он без них не засыпал. Зайчик, слоник, красные щечки… И вот от этого шума, который они создали он проснулся. Но еще хочу сказать, что я слышала (грузины же не знали, что я знаю по-грузински) один сказал другому: «Какой хороший ребенок, какой красивый ребенок». Но тем не менее они забрали мои продуктовые карточки, они же могли остаться моему ребенку, но они их забрали. Я держала ребенка. «Соберитесь с вещами». Я взяла сразу теплые вещи с собой, потому что я поняла, в тот год я уже не вернусь. Я не вернусь, меня никто не оправдает. И я, значит, собрала вещи. И я Бубику, своему сыночку… Его звали Резо, но я его называла Буби, мальчик маленький. И я ему сказала: «Бубенька, не плачь. Я тебе обещала елочку, я еду за елочкой». Вот это было впервые, что я обманывала его.

И вот меня увезли во внутреннюю тюрьму НКВД, это в центре города прямо. И сделали прежде всего… В общем взяли отпечатки пальцев на обоих руках, потом меня отправили в другую комнату и там две женщины были, заставили меня до гола раздеться и буквально смотрели во все отверстия тела. Как бы я там что-то не спрятала бы. И потом меня посадили в какой-то шкаф, который стоял там в прихожей. А этот шкаф оказывается везде. Во всех углах, всех коридоров стояли такие шкафы, куда заталкивали заключенного, если другого вводили. Чтобы заключенные друг друга не видели. И вот в такой я попала. Через некоторое время мне туда поставили что-то вроде фасоли, какую то миску, деревянную ложку. А у меня одна мысль: «Я должна остаться живой. Я должна вернуться». Я еще не слыхала, никто не возвращался, но я должна вернуться. Я съела это. Я знала, что я должна это съесть. Потом я попала на 4-й этаж в камеру одиночку. Об этом я писала в циклы. Есть у меня такой цикл лагерных стихов, ГУЛАГовский. И там ничего не было, были две узенькие топчаны, с двумя или тремя досками, была простынь. Наверное, был и какой-то матрац, ни то ватный, не знаю, не помню. Но я знаю, что простыни были. И я, значит, до апреля, я сидела в одиночке. А потом был суд. Суд, кажется, длился тоже около пяти дней. Все подробности тоже рассказать?

- Нет, скажите просто какое обвинение было.

- Де донесение третьих лиц 58.10 часть вторая и 58.11, то есть организацию еще ко всему добавили. Но какие-то знакомые мальчишки, знакомые младшего брата моего мужа, как-то двое приходили ко мне навестить. В Грузии принято было так, навестить жен, у которых мужья там, на фронте, и так далее. Просто принято такое внимание. Ну, хорошо. Вскоре после этого я узнала, что их арестовали. То есть весь город знал это. И через год меня арестовали. Оказалось потом, когда я читала его дело, мне дали его дело прочесть…

- Чье дело?

- Одного из этих мальчиков. А одного убили, оказывается, во время ареста, его застрелили. А другой остался. Он сейчас еще единственный, который жив, кроме меня. Его пугали собаками какими-то дикими. Во всяком случае, я не знаю почему, он сказал, что они были у меня. Это было достаточно, что меня арестовали, обвинили, что устраивает у себя на дому сборище. Двое были один раз у меня, и вот так. Ну, что я могла сделать? В общем был суд, и начали с самых высших мер наказания. Трое были приговорены к расстрелу, двое получили по 25 лет. Несколько получило по 20 лет. Потом еще другие – 15 лет. Я получила 10 лет. Мне даже было не ловко, что я как немка получила 10 лет. Хотя они такие же невинные, как и я. А они грузины получили расстрел и так далее. И я поняла, почему. В Грузии судья был мегрел, а грузины очень любили блондинок. А у меня тогда были очень хорошие косы, у меня же приколок не было, ничего. Мне приходилось просто вот так косы носить. И у меня было еще парижское пальто, красивое такое. То есть я была аккуратно одета на суде. Я настояла на том, чтобы мне дали иголки, чтобы там что-то чинить и так далее. Я же сидела почти год в заключении, то есть под следствием. Что я хотела сказать? А Чабу Амерегинэ (?) осудили на 25 лет. Он должен был быть приговорен к расстрелу, но так как ему было всего 18 лет, он даже моложе меня был, ему дали всего 25 лет – гуманный суд. Потом пересылка в Тбилиси. Потом пересылка и год или два в четвертом отделении в Баку в Кишлах. Так назывался этот район. Потом дальный этап в Заполярье по Енисею с последней баржей до Дудинки, это на Таймырском полуострове, за полярным кругом. Это были самые страшные моменты моей жизни.

Воспоминания поэта Норы Пфеффер записала Элизабет Вибе.