В Берлине скончался старейший театральный режиссер Германии Джордж Табори

В 1968 году, когда молодежь толкала на улицы не только жажда развлечений, но и муки совести за преступления старшего поколения в годы национал-социализма, в Берлин из Америки прибыл венгерский еврей, чей отец и большая часть близких родственников были замучены в Освенциме.

Вскоре он поставил в театре имени Шиллера спектакль, в котором узники концлагеря убивают и намереваются съесть одного из "своих" и при этом вовсю веселятся по поводу нечеловеческих условий лагерного заключения.

В интервью создатель "Каннибалов" - так называется пьеса - рассказал тогда, помимо прочего, как он в начале 30-х годов увидел одиноко стоящего у окна Гитлера и испытал к нему большую жалость.

"Чужим был, чужим остался"

Джордж Табори родился в Будапеште, в тогдашней Австро-Венгрии, в 1914 году. Дома говорили по-немецки и по-венгерски. Отец, журналист по профессии, отправил сына учиться в Дрезден. Уже в 1936 году Джордж Табори оказался в Лондоне, где написал свои первые романы, после Второй мировой войны перебрался в США. В Германию он рискнул приехать лишь на шестом десятке лет.

"Я чужой, чужим был, чужим и остался, - говорил Табори. - Я смирился с этим обстоятельством с тех пор, как приехал в Америку. С тех пор тоска по дому – дому, которого больше нет, - сопровождает мою жизнь".

Немецкой публике потребовалось некоторое время, чтобы понять и принять черный юмор Джорджа Табори, режиссера, который охотнее именует себя "постановщиком", работающим с главным сценическим фактором - актером - в "человеческом театре". "Слово "режиссер" уж очень напоминает слово "режим", - говорил Табори.

"Я знаю, что многие режиссеры "ломают" актеров – используют их как "стройматериал" для реализации своих идей. Что же – такой путь тоже возможен, - заметил как-то раз Табори, и добавил: - Но я стараюсь его избегать. Мне он кажется излишним. Бережность и уважение к актеру позволяют лучше его узнать – и большего добиться.

Повернуть время вспять

Творческое наследие Джорджа Табори весьма разнообразно: на его счету четыре романа, бесчисленные рассказы и радиоспектакли, военные репортажи для BBC, секретные донесения для британской разведки, сценарии для Хичкока и прочих голливудских режиссеров, переводы для Бертольта Брехта. И – пять десятков пьес, разных по темам, но сходным по трагикомической интонации.

В "Майн кампф" еврей Херцль спасает жизнь безработному Гитлеру. В постановке "Мамашин Кураж" автор рассказывает, как избежала депортации в Освенцим его собственная мать. Сцену, где евреев – среди них и отца автора – загоняют в газовую камеру, Табори приправил семейной легендой: прежде, чем шагнуть через последний порог, Табори-старший вежливо пропускает вперед пожилого товарища по несчастью: "Только после вас, господин Мандельбаум".

"Мой отец и сейчас как будто стоит у меня перед глазами: как он сидит за письменным столом, среди бумаг, - вспоминал Джордж Табори. - Это было много десятилетий назад. Но я могу повернуть время вспять и сделать прошлое реальностью. Я вижу ткань его пиджака, вижу, как дымится его сигарета, вижу, как он отхлебывает холодный кофе из чашки, слышу его голос..."

О немецком театре - без оптимизма

Время от времени – а в последние годы жизни особенно часто – Табори говорил о том, что намерен расстаться с театром: "Театр дает мне еще меньше, чем я – театру", - повторял он. Но – не уходил. Свою последнюю постановку на сцене "Берлинского ансамбля" он осуществил всего за несколько месяцев до смерти.

"Театр – это прежде всего некий образ, картина. Создать ее – очень сложно. Мне это удавалось крайне редко – чтобы не сказать "никогда", - признался как-то раз Табори. - Что же: как сказал Беккет, "делать театр означает терпеть поражение, раз от разу – все более успешное".

Будущее немецкой сцены Джордж Табори видел в не слишком розовом цвете "Финансовые и художественные проблемы разрушают магию театра, - сетовал он. - Немецкий театр уже никогда не будет иметь такого значения, какое он имел, скажем, при Брехте ". И все же европейская сцена и европейская публика пока внушают больше оптимизма, чем заокеанская, полагал режиссер.

"Немецкий театр - это скучноватый, но прочный "супружеский брак", - сказал он в одном интервью пару лет назад. – В то время как американский театр - это "поспешный визит в бордель". А вообще "театр – это всегда ложь, и нечего этого стесняться": "Мы же знаем, что после спектакля Клавиго отправится в пивную, а Гамлет – на дискотеку..."

В 1992 году Джордж Табори стал первым не-немецкоязычным автором, удостоенным важнейшей литературной награды Германии - премии имени Георга Бюхнера. У Табори "за каждой шуткой скрывается катастрофа", - сформулировало тогда жюри творческое кредо великого патриарха. Патриарх не стал возражать.

Однажды сняв табу со сценического образа Холокоста, он долгое время продолжал переосмыслять за немцев их прошлое и веселить далекую от театра публику анекдотами о том, почему высокопарный Томас Манн ненавидел гораздо более остроумную Грету Гарбо, о неприветливом Брехте и его очаровательной супруге Вайгель и о том, как в 1933 году, в бытность свою гостиничным боем, он лицезрел Геринга в лиловой пижаме на одном из балконов отеля "Адлон".

Анастасия Рахманова