Суперстар из Латвии: Андрис Нельсонс о своем романе с Вагнером

Звезда дирижера Андриса Нельсонса взошла стремительно: выходец из семьи музыкантов, он уже в 24 года стал главным дирижером в Латвийском национальном оперном театре в родной Риге. Представитель знаменитой Ленинградской (Петербургской) дирижерской школы (Нельсонс учился у Александра Титова, Неэме Ярви и брал частные уроки у Мариса Янсонса), он успел поработать с ведущими оркестрами мира. С сентября 2008 года Нельсонс руководит знаменитым симфоническим оркестром Бирмингема.

Уже в Риге Нельсонс закрепил за собой славу значительного "вагнеровского дирижера". Его работу отметили и в главном центре вагнерианства - Байройте. Только что Андрис Нельсонс дебютировал на Байройтском фестивале: он дирижировал премьеру сезона, оперу "Лоэнгрин". Один из мотивов выбора, сделанного, по слухам, лично соруководительницей фестиваля Катариной Вагнер (Katharina Wagner), кажется очевидным: романтическую оперу молодого Вагнера дирижирует романтический молодой дирижер. Мы поговорили с обаятельным маэстро в канун премьеры.

Deutsche Welle: Андрис, ваша карьера стартовала столь стремительно, что впору поинтересоваться, простите, не сносит ли у вас крышу?

Андрис Нельсонс: Если бы у меня была крыша, ее бы, наверное, снесло... (смеется). Серьезно говоря, я каждый день прихожу и не верю тому, что я в Байройте, в оркестровой яме, где стоял Вагнер и все эти гении... И я здесь, мальчик! Не верится! Но, с другой стороны, я спрашиваю себя, почему я здесь? Потому что я так люблю музыку! И говорить на ее языке означает для меня говорить о моей любви к самой жизни.

- Андрис, дирижер – это не только музыкант. Вы выходите перед оркестром и должны повести музыкантов за собой, внутренне убедить. Причем не только музыкой, но и чем-то еще. В чем это "что-то еще"?

- Это очень важный вопрос. Самое трудное для дирижера – реализовать свои идеи таким образом, чтобы музыканты тебе поверили. Например, Россини, "Севильский цирюльник" (напевает мелодию из увертюры). Можно, конечно, сказать: "Пожалуйста, играйте артикулированно!" А можно сказать: "Представьте себе человека, который стоит в телефонной будке и не может из нее вырваться, бьется об стекла, а дверь не открывается..." Мне кажется, что такого рода ассоциативный ряд очень важен. Я должен так интересно и образно проявить свои идеи, чтобы люди, даже несогласные со мной, решили попробовать.

- И разделили ваше видение?

- Я думаю, что демократии в музыке нет. Я согласен с Караяном, который говорил, что армия и оркестр – это два места в мире, где не может быть разных мнений. И не из-за дирижера! Дирижер - не диктатор. Диктатор – это композитор. Мы, исполнители, музыку не создаем. Она уже создана.

- А какие образы у вас возникали в связи с "Лоэнгрином"? Что вы рассказывали музыкантам?

- Я вспоминаю такой смешной эпизод во время репетиций… Я пытаюсь говорить по-немецки, но мой немецкий... одним словом, это мой немецкий. Мы уже прошли всю оперу и решили снова вернуться к увертюре. Мне кажется, она самая сложная в этой опере. И я сказал музыкантам: "Представьте себе, что у меня есть вот это, что есть у женщины". "Грудь?" – спрашивают меня. "Да, грудь, - отвечаю я. - И представьте себе младенца, прильнувшего к этому... ну, чего у меня нет… к груди. Таким должен быть звук: нежным, серебристым, но не сладким-сладким, не сахар с медом. Все посмеялись, но звук действительно изменился!

- Существует множество знаменитых интерпретаций оперы "Лоэнгрин", в том числе, возникших здесь, в Байройте. Важны ли для вас эти образцы?

- Я из тех музыкантов, которые очень много слушают чужие записи. Я слушал и детально изучал целый ряд записей. Ну, может быть, кроме самых последних недель и дней перед премьерой. Перед нами было так много гениев! Почему мы должны от них отказываться?

- Вагнер относится к числу ваших любимых композиторов?

- Мое отношение к Вагнеру особое. Интересно, что самой первой оперой, которую я слушал в моей жизни, был "Тангейзер". Мне было пять лет. С этого момента я влюблен в эту музыку. Из-за этого переживания Вагнер стал для меня особенным композитором. У меня в детстве было лишь два столь интенсивных переживания: "Последнее искушение Христа" Скорсезе и "Тангейзер" Вагнера. Я не мог спать несколько ночей, я плакал. Музыка – опасная вещь. Гипнотическая сила, которая есть у Вагнера и нескольких других композиторов, может подействовать и позитивно, и отрицательно.

- В вашем случае это было позитивное воздействие?

- Вагнер, конечно, сложная личность. Но я во всех его операх чувствую присутствие Вагнера-человека. Даже когда он в "Кольце" говорит об абстрактных философских идеях, я слышу человека по имени Рихард Вагнер. Человек, который не знает, что такое любовь, не знает духовных сторон жизни, никогда не написал бы такую музыку, как "Тристан" или первое действие "Валькирии".

- Какие у вас впечатления от специфики и атмосферы работы в Байройте?

- Это, конечно, особенное место и особенная атмосфера. Я впервые попал сюда три года назад как слушатель. Еще были живы прежние "хозяева" фестиваля – Гудрун и Вольфганг Вагнеры (Gudrun, Wolfgang Wagner), именно они ведь пригласили меня в качестве дирижера "Лоэнгрина". Этот театр, который стоит, как церковь музыки, на холме... Находясь в оркестровой яме, ты знаешь, что на этом табурете сидел сам Вагнер, а еще Тосканини, Карлос Клайбер и все-все великие... А там еще все такое старенькое, и есть специальный "рожок", рупор для дирижера... И ты тоже его держишь в руках... Конечно, в Москве ты тоже попадаешь за пульт, за которым стоял Чайковский. Но в Байройте все подчинено одной фигуре – Вагнеру.

- Вы во время пресс-конференции сделали еще одно признание в любви: режиссеру спектакля, Хансу Нойенфельсу (Hans Neuenfels). Его трактовка спектакля – противоположность вашему романтическому прочтению Вагнера. Нойенфельс к тому же - представитель другого поколения: вам год назад исполнилось тридцать, а ему через год – семьдесят. Откуда такая любовь?

- Мне кажется, что Нойенфельс - тоже очень большой романтик. Я видел, как он сопереживал своим героям. Особенно Эльзе. И вообще, мне кажется, если бы режиссером был такой же человек, как я, такой же молодой, может, еще более восторженный, это было бы неправильно.

Беседовали Анастасия Рахманова, Алексей Парин
Редактор: Дарья Брянцева