«Шницеля’» и капуста
«А вы знаете, какой у нас тут рацион для заключённых? У нас тефтели – с кулак! Шницеля’ – c ладонь!» – с видимой гордостью рассказывал рослый подполковник, когда мы после суда приехали на Окрестина, чтобы забрать свои вещи. «Что вы душу травите? – говорю. – Знаете, чем нас в Жодино кормят?» «А за Жодино мы не отвечаем!» – сказал подполковник, делавший своему учреждению такой пи-ар, что впору вешать над спецприёмником плакат «Добро пожаловать!».
Как во всяком пи-аре, здесь содержалось некоторое преувеличение: председатель Объединённой гражданской партии Анатолий Лебедько, проведший на Окрестина 15 суток, говорил о «сморщенных котлетках». Однако в любом случае это не шло в сравнение с питанием в Жодинском СИЗО при тюрьме особого режима.
Ещё до суда Жодинская тюрьма встретила нас ужином: капустой. Отведав её, на следующий вечер наша камера в полном составе от ужина отказалась. Тотчас же камеру посетил майор с вопросом, не объявили ли мы коллективную голодовку и какие у нас претензии. Мы объяснили, что претензии только к качеству пищи, и голодовки мы не объявляли, просто эту капустку есть не хотим. Майор сразу успокоился: «Ребята, вы же понимаете, что не в санаторий попали».
После этого форма вопроса обычно звучала так: «Кто-нибудь ужинать будет?» «А что на ужин, капуста?» «Да!» «Никто не будет!»
Впрочем, не только капуста. Однажды на вопрос, что сегодня на обед, раздатчик-милиционер важно ответил: «Курица!» Как выяснилось, по каше неизвестного происхождения (были разные версии, из какой именно крупы она сделана, и к общему мнению прийти не удалось) были размазаны волокна, надо полагать, из куриного мяса. Блюдо было настолько тошнотворным, что почти целиком ушло в канализацию: мы предположили, что эта субстанция мало отличается от той, которая по определению должна туда уходить – т.е., как в антиутопии Владимира Войновича, «первичный продукт не отличается от вторичного». Однако мы ошиблись: канализация не вынесла такого наплыва, и забилась. После того, как милиционеры её прочистили, нам было настоятельно рекомендовано выбрасывать остатки пищи в мусорное ведро.
Хотя бывали и исключения: так, гороховый супчик был очень даже ничего, где-то на уровне студенческой столовой.
Перед тем, как везти нас на суд в Минск, сначала поступила команда сдать постельное бельё. Затем переиграли: «Постельное бельё не сдавать». Вспомнилось, как у М.Булгакова главврач дурдома сказал по поводу пациента, пострадавшего от сатаны: «Эту комнату не занимать, постельное бельё можно не менять. Через два часа гражданин Бездомный опять будет здесь». То бишь, обвинительные приговоры суда были предрешены, и – не через два часа, положим, а в полдесятого вечера – после суда мы в полном составе вернулись в нашу 75-ю камеру.
Время было, по тамошним параметрам, позднее – и, оставшиеся без обеда, на ужин мы также не рассчитывали. Однако из отверстия в двери вдруг послышался вопрос: «Будете ужинать?»
– Капуста?
– Каша!
– Будем!
То ли произошла какая-то накладка, то ли это юмор такой – однако в 22.00 нам, без намёка на кашу, выключили свет. Как только это произошло, в полутьме раздался голос студента-архитектора Саши Пирейко: «Каши не дали!» Я не смогу передать эту интонацию – столько в ней было детской обиды и изумления перед превратностями жизни: ну, в самом деле, мало того что в тюрьму посадили – так ещё и каши не дали! Затем прозвучало: «Отбой!» «Дайте каши!» – в отчаянии крикнул Саша; глас вопиющего в пустыне.
Саша, впрочем, быстро смирился с судьбой и принялся рассказывать анекдоты. Когда степень их непристойности превышала все пределы – с нижних нар приподнимался викарий Оршанской парафии Святого Язэпа Андрей Сидорович и грозил ему не столько небесными, сколько земными карами. Надо заметить, что Саша по вероисповеданию католик, – и иной раз, прежде чем завести речь, он осторожно осведомлялся: «Святой отец спит?» «Я всё слышу!» – доносилось с нижних нар. Что, однако, лишь слегка сдерживало – но в конечном итоге не останавливало «блудного сына».